– Что ты говоришь, старый пень?! – крикнул гэпэушник и задохнулся в очередном приступе кашля.
Олени вдруг тронулись и потянули нарты влево. Через пару минут впереди вылепился сильно заваленный снегом конус самоедского жилища.
– Стой! Поднимайся! – скомандовал Тимохин. – Отдыхать будем.
Чум внутри был довольно просторен. В центре был разложен костёр, от которого по жилищу носился едкий дым. Привыкнув к мерцающему свету, Тимохин разглядел несколько фигур. Рыжебородый хозяин явно был не Самоед. Позади рыжебородого виднелась молодая женщина, должно быть жена. Слева от костра сидела, сильно сгорбившись, старушка, резавшая заячью тушку на куски. В глубине чума сидел мальчишка лет восьми.
– Кто такие? – простуженно прохрипел Тимохин.
Рыжебородый молча указал вошедшим место справа от входа. На снегу были настланы доски и покрыты оленьими шкурами.
– Сбились с пути? – спросил хозяин.
– Сбились, – кивнул Больное Сердце, стряхивая с шинели снег. – А ты кем будешь?
– Аникин Степан, – спокойным голосом ответил хозяин, посмотрел на Тэваси и поднёс ко рту костяную курительную трубку.
– Промышляешь? – Тимохин огляделся и опустился перед огнём, положив шашку на колени. – Степан Аникин? Из соседнего уезда, что ли? Не помню я тебя что-то. Чёртова погода! Матвей, сволочь, теперь точно замёрзнет.
– Матвей? Следопыт, что ли? Матвей Лысый? – уточнил Степан.
– Он самый, – отозвался один из красноармейцев.
– Знаешь его? – спросил Тимохин хозяина.
– Его тут все знают, он у вас, я слышал, вроде охотничьего пса.
Тимохин заметил, как взгляд Степана зацепился за ромбики с буквами «ГПУ».
Старая женщина неторопливо поднялась и вышла из чума. Вскоре она вернулась и бросила несколько больших комьев снега в котёл, который повесила над костром.
– Вы из стойбища Щуки, как я погляжу, – заговорил Степан после непродолжительной паузы.
– Да, – Тимохин мотнул головой в сторону Тэваси, – за шаманом ездили. Велено его в район свезти. Скоро всю ихнюю породу выведем.
Повисло молчание.
Вода в котле вскипела, и старуха бросила туда куски зайчатины. Когда всё сварилось, старуха выловила куски мяса и разложила их по деревянным плошкам, тёмным от въевшегося в них жира.
– Откуда сам-то? – спросил за едой Тимохин.
– Смоленский.
– А сюда что ж? Сослан был при старом режиме?
Степан кинул.
– В пятнадцатом году, с тех пор я тут. – Тёмно-карие глаза смотрели из-под рыжих лохматых бровей очень пристально.
– Из политических или по уголовной линии?
– Из политических, – без особого энтузиазма ответил Степан.
Тимохин заметно оживился.
– Но ведь мы царизм уж пять лет как сковырнули. Какого же лешего ты здесь прозябаешь, товарищ Аникин? Почему в революционный строй не вернулся? Сейчас нам партийцы старой закалки, как никогда, нужны.