– Ты звал?
– Вишь ты, какое дело складывается, Ваня, – заговорил казак, – надумал я уйти ненадолго. Не хочется мне, чтобы неприятности случились.
– Ты не про Тяжлова ли говоришь?
– Про него, чертяку прилизанную, про него, про его барское отродье, – ответил Григорий. – Думаю, что надобно мне на пару деньков уйти, чтобы он поостыл маленько, а то ходит, глазами рыскает, того гляди с кулаками бросится… Схожу в горы, поохочусь. Вернусь – поедим козлятины. Господин подпоручик, ясно дело, обиду не забудет, но охладится, зубищами щёлкать перестанет.
– Может, ты и прав. Нечего зря кровь мутить, – согласился Копыто.
– Не хочешь со мной?
– Нет, Гриша, меня Гаврилыч просил последить за дикими, чтобы не натворили чего по горячим следам. Ты же знаешь их: договориться о мире – одно, а соблюдать его – совсем другое дело.
– Оно, конечно, верно…
– Вижу, ты хоть и надумал идти, но не очень-то хочешь.
– Тоскливо мне, Ваня, ой как тоскливо… Любить очень хочется… – едва слышно сказал Григорий.
– Любить? – Копыто посмотрел сквозь него, словно не понял, о чём шла речь, и пытался увидеть это самое «любить» в пространстве. Затем сфокусировал взгляд на товарище и переспросил: – Любить? Да-с…
Григорий остановился, с наслаждением втягивая холодный воздух. Впереди виднелись в горном тумане каменистые пики – гольцы, постоянная обитель чукотского снежного барана. Северный склон, по которому взбирался казак, был ещё изрядно заснежен, хотя с ветвей лиственниц снег уже осыпался, и зелёный кедровый стланик почти всюду вылез из-под белого покрывала. Глядя на горы, Григорий подумал, что было бы здорово показать Марье Андреевне, как мохнатые кедровые лапы, с осени похороненные, вдруг начинают с шумом распрямляться, как пружины, швыряя к солнцу ослепительные крупицы подтаявшего снега. «Теперь уж поздно, – размышлял он, – зелень уж вся выперла. Через несколько дней тут не пройти будет». Весна на Чукотке развивается бурно, торопится жить, ибо лето скоротечно и непостоянно.
Григорий обернулся и посмотрел на Раскольную. Крепость выглядела крохотным квадратиком посреди холмов. Вокруг двигались чёрные точки – люди, олени, байдары на воде. Он неторопливо двинулся вперёд. Ему оставалось пройти совсем немного до вершины горы, там начинался спуск, оттуда крепость не была видна.
Над головой низко пролетели гуси.
Внезапно он увидел впереди неподвижного медведя, лежавшего на спине с задранными кверху лапами. Вся кожа на медвежьих боках была сорвана до мяса, а на лапах висела мохнатыми чёрными лентами. Медведь, точнее говоря, медведица была мертва. Вокруг неё на земле валялись клочья шерсти и вырванные куски потемневшего на солнце мяса.