Падение Тисима-Ретто (Грачёв) - страница 43

— Это потому, что вы слишком часто повторяли „мой катер“, „я принял решение“, „я повел“, а ведь вы там были не один. Право же, нехорошо, когда человек слишком часто подчеркивает собственные достоинства и скрывает слабости. Самовлюбленный человек слишком скучен.

— Это верно, у нас о хвастунах говорили: „В детстве ружьишком баловался“.

— Имеется в виду: „врет, как охотник“?

— Вот именно.

— И о вас говорили?

— Случалось.

Они дружно рассмеялись.

— А все-таки, в самом деле, Иннокентий Петрович, какие еще иностранные языки вы знаете?

— Понемногу — японский, английский и немецкий.

— Вот как! Так вы лингвист? — Она внимательно посмотрела ему в лицо. — Вы мне нравитесь, Иннокентий Петрович.

— За то, что знаю несколько иностранных языков? К сожалению, я не лингвист. — Он снова ласково посмотрел на нее, и Андронникова почему-то смутилась, отвела глаза.

— Нет, — проговорила она серьезно, — я сначала подозревала в вас, ну, как бы это точнее сказать? Одним словом, если грубо выражаться, вылощенного солдафона. Знаете, бывают такие: заботятся только о внешнем, показном, а посмотришь в душу — там пусто. Такие обязательно любят похвастаться. Я терпеть не могу их.

Грибанов молчал, навалившись грудью на фальшборт и глядя на свинцовую гладь воды.

— Вы обиделись, что я так думала о вас? — с тихой лаской в голосе спросила она, искоса посматривая на его лицо.

— Нет, Надежда Ильинична. Я принял вас за наивную, простенькую девушку, хотя на вас и погоны капитана. Сейчас я думаю о другом, о своем.

— Секрет?

— Секрет, — и он, как бы про себя, лукаво-весело улыбнулся.

В эту минуту к ним подошел человек в коверкотовом реглане, замшевой шляпе, с изящной темно-бурой бородкой и острым, как у птички, смешным носом. Это был ученый-географ Борис Константинович Стульбицкий.

— С добрым утром, Наденька! Вашу ручку, — он прикоснулся к ее кисти жесткой бородкой.

Разговор Грибанова и Андронниковой расстроился. Грибанов извинился и пошел в каюту.

Оставшись один, Грибанов не переставал думать о Кувахара. Он во всех подробностях перебирал в памяти разговор, происходивший перед отъездом на Камчатку.

Разговор состоялся в кабинете его старого приятеля по службе в морской погранохране в довоенные годы, теперь начальника контрразведки одного соединения Тихоокеанского флота.

— Слушай внимательно, Иннокентий, — говорил тогда его друг, маленький, подвижный полковник Казаринов. — Ты сам понимаешь, что нельзя записывать ни одного слова из того, что я тебе скажу. — И он стал что-то искать в своем столе. — Первое. Помнишь, мы с тобой когда-то знавали одного самурайского пройдоху, молодого подпоручика Кувахара?