В два места его просто не пустили из-за неформатного вида, а в третьем, что называется, повезло – он встретил на входе каких-то знакомых и оказался на гламурной вечеринке глянцевого журнала «ProNas».
Само по себе общество новых русских буржуа может отравить любого своей лощеной спесью, но пьяный Тимур нырнул в него как рыба в воду и сразу нащупал там знакомых коммерсантов. Под сет модного диск-жокея он выделывался у бара с каким-то владельцем парикмахерской, а еще через полчаса к ним присоединился человек в шикарном серебряном костюме, и все трое забились в туалетную кабинку, где, дружно хохоча, по очереди сгибались над унитазным бачком. Кокаин произвел свое отрезвляющее действие, в носу захлюпали горькие сопли, события стали развиваться быстрее, и к нему частично вернулось сознание.
Что было уже после этого, Тимуру даже вспоминать не хотелось. Денег, чтобы угощаться в дорогом баре, не осталось, кокаин больше не предлагали, он сделался резким в движениях, напряженным и раздражительным. Парикмахер и офисный менеджер куда-то исчезли, он стал рыскать по клубу и приставать к крашеным блондинкам, но вскоре его попросили к выходу, а после непродолжительной беседы с огромными охранниками и вовсе выставили вон. Быстрый переход от призрачного сияния люстр «сваровски» к маслянистому мраку на Садовой улице, издевательская вежливость охранника и презрительные взгляды нарядных проституток вызвали у него приступ необычайной злобы, а за ним и тот самый, «последний», как оказалось, лишний позыв выпить.
И вот тут Тимур все вспомнил.
– Соня! – испуганно закричал он, хватаясь за медную ручку и наваливаясь на дверь всем телом.
Услышав шум в дальней части мастерской, огромная собака палевой масти, размерами напоминающая небольшого льва, подняла голову и нахмурила черную морду. Мастиф вскочил, вопросительно посмотрев на свою хозяйку. Та, кому он был предан больше жизни, плавным жестом руки успокоила храброго пса и осторожно пощупала лиловый синяк на запястье. Она даже поспала немного, забылась на какое-то время. Это безумное утро и разорванные в клочья нервы, страх и ненависть, все вселило в нее жуткую отрешенность от себя самой, от собственной жизни, от своего настоящего и будущего. Теперь, в оцепенении от пережитого стресса ей было необычайно уютно, страх и потрясение вылились в короткое забытье, и, медитируя, она вознеслась на призрачный холм из оставленных ею горестей, с которого вдруг ясно увидела широкую и ровную дорогу, по которой теперь следует идти не оглядываясь. Все правильно, теперь она должна уходить.