После заявления в салоне повисла напряженная тишина.
– Боже, как все скучно, – капризно заныла какая-то девица.
– А-а! Нечем крыть! – загоготал подвыпивший Рогулин. – Виктор Андреевич на этом собаку съел. Это тебе, брат, не с имплантами во рту ковыряться. Га-га-га!!
– Ваня! – тревожным голосом откликнулась Марьяна.
А Ваня и не думал униматься:
– Мне, может, картина тоже не нравится: так, благо, что недорого стоила. Но я же молчу! Молчу, потому что купил ее по другой причине – хочу человечка в нее одного завернуть…
– Иван!!! Что ты болтаешь?!
– Молчу, молчу…
Марьяна приняла из рук официанта бокал шампанского.
– Не слушайте его. Напьется и мелет на людях не пойми что. Дело в том, что я давно хотела ее купить. Она мне нравится. Могу себе позволить. Сразу не вышло, но теперь Виктор Андреевич довел все до конца.
Уязвленный Сашка тоже встал из-за стола, подошел к Тропинину и внимательно уставился на холст.
– Мне не то чтобы нечем крыть, просто вы так и не пояснили суть тайного и важнейшего обстоятельства, которое наполняет эту глупую картину столь важным смыслом.
– Да-да, действительно! – оживленно поддержали его обескураженные товарищи.
– Вы действительно хотите знать? – Виктор всем корпусом повернулся к столу и выжидающе замер.
– Да, да…
– Самое главное в этой картине – мой совет ее купить.
Рогулин захохотал так громко, что на столе дрогнули изящные фужеры на длинных ножках. Постепенно к циклопическому смеху хозяина добавились более человеческие голоса его гостей, и еще несколько минут бешеное русское веселье было слышно над всей акваторией порта.
– Утер носик детям! – плача от смеха, не унимался Иван. – Красавец! Обожаю. Нет, ты видел их лица?! Уха-ха-ха!
В кармане у Тропинина опять требовательно зазвонил телефон, и следом в ночной тишине судовой колокол пробил десять вечера.
– По коням! – заорал встрепенувшийся Иван. – У меня здесь, правда, есть и свой стол для «блек джека», но в городе веселее. Виктор Андреевич, дорогой, поехали с нами, я же завтра уплываю на Кипр, когда еще свидимся?
– Нет, Иван, не проси. Завтра в Петербурге большая выставка, через неделю бьеннале в Шанхае. Дела.
Развеселившиеся гости стали подниматься.
– Петербург красивый город. Прикинь и на меня там что-нибудь, – прощаясь уже на палубе, громко кричал Иван. – Про деньги не думай, если что-то стоящее, бери. Ну, давай по-русски обнимемся, а то ты тут совсем офранцузился.
Рогулин в который раз за вечер сгреб Виктора в охапку и, крепко хлопая его по спине, прошептал на ухо:
– Встретишь в Питере лысого умника, Дольфа, напомни, что Рогулин его не забыл.