Не хуже других понимал это и Андрей Андреевич. Три дня в неделю он читал здесь курс основ кураторской работы и вел несколько факультативов по истории перформанса. Кроме того, у него, как у международного куратора, были в школе еще и свои персональные ученики: художники и молодые искусствоведы.
Оказавшись наконец на месте, Горский привычно раскланялся с коллегами и вошел в кабинет ректора. Зиновий стоял, скрестив по-наполеоновски руки, и смотрел в окно на панораму лежащего под ногами Петербурга.
– Ну наконец-то! – расстроенно воскликнул он. – Андрей Андреевич! Выручай! Тут у нас такая игра начинается, прямо не знаю, за что и хвататься.
– Что за игра, кто начинает? – усаживаясь в кресло и закуривая, поинтересовался Горский.
От одолевавшего его волнения Зиновий растерянно взмахнул руками. Бывший физик-теоретик и душа известной компании шестидесятников, Зиновий ровным счетом ничего не смыслил в искусстве, но, каким-то чудом заполучив себе здесь должность директора, он уже пятый год правил этой маленькой империей, ведя ее работу со значительным размахом и всем положенным представительским блеском. Впрочем, иногда, когда в «Art-On» случались непредвиденные авралы, Гейману начинало казаться, что его трон опасно вибрирует. Теряя голову, он превращался в растерянного и машущего руками истерика. Вот и сейчас его взвинченное состояние говорило о кризисе, – небрит, что для него несвойственно, покрасневшие навыкат глаза. Обуреваемый какой-то тревогой, он нервно прикурил очередную сигарету и принялся ходить по кабинету.
Горский с вежливым равнодушием наблюдал за невротиком и безмолвствовал, хорошо зная – рано или поздно беготня закончится и Зиновий начнет вываливать новости. Наблюдая сегодняшнее смятение директора школы, Горский еще и злорадно любопытствовал – обычно в таких случаях он просто наслаждался его научным невежеством, ну а теперь – и паникой.
Горский и Гейман были примерно одного возраста, немного за пятьдесят, роста чуть выше среднего, оба носили очки и неразумно много курили. Горский был худ, как вобла, и всегда аристократически бледен, а розовощекий Гейман упитан и крепок. Горский не смущался сыплющей пыльцой перхоти плохо чесаной шевелюры, а Гейман заботливо пестовал свои светло-русые волосы. Горский был вечно небрит и, как все интеллигенты, немного неряшлив в одежде, а ухоженный Гейман одевался по моде и педантично следил за собой. Но к тайной радости одного и тихой зависти другого, непрезентабельный ученый сухарь Горский был еще и необыкновенно плодовит детьми от разных жен, а худая, как велосипед, анорексичная подруга Геймана, рядившая его в модные тряпки с миланских распродаж, даже думать не могла о детях. И тем не менее Андрей Андреевич и Зиновий Брониславович были давнишними коллегами, совместная работа сблизила их интересы, и они многое доверяли друг другу в сложных делах крутившегося вокруг них галерейного бизнеса.