Тропинин внимательно посмотрел на удивленного Владимира Львовича и понял – тот не врет. «А ведь действительно не знает, самодовольный осел», – подумал он, застегивая папку и допивая понравившееся вино.
– Подведешь ты меня под монастырь с этими картинами, – мрачно сказал Сидич.
– Василий Верещагин, – наставительно произнес Тропинин, – это гениальный живописец, работы которого находятся во всех крупнейших коллекциях русского искусства.
– Вот как! – насмешливо передразнил его Владимир Львович. – Напугал ежа голой жопой. А я думал, он так, барахло. Ну, тогда ладно, если живописец, придется напрячься. Лети в свою Францию и ни о чем не беспокойся. Все это мелочи. Через три дня твой гениальный Верещагин исчезнет из бумаг музея, как старик Хоттабыч. Можешь мне поверить, это в наших силах. Ну а эксперты, ты сам знаешь, хоть они и продажные шкуры, но многие вопросы теперь даже за деньги не решить.
Когда Бучаков распрощался и ушел, Владимир Львович пригласил Тропинина в дом.
– Будем считать, что с твоей проблемой мы уже покончили, – тяжело дыша, заявил он, поднимаясь позади гостя по старинной скрипучей лестнице. – У тебя еще есть минутка? Тогда давай я тебе расскажу и о моих делах.
Услышав словосочетание «о моих делах», Тропинин улыбнулся. Они были знакомы уже не один год, и Виктор прекрасно знал, что за этим «о моих делах» у матерого аппаратчика Сидича всегда стоит головоломная комбинация, хитроумнейший план, а иногда и сложное театрализованное действо со множеством актеров и статистов, героями, злодеями и целым ворохом сопутствующей бутафории. Такая уж у него работа, если это можно назвать работой. Виктор еще раз взглянул на часы и установил, что до начала регистрации на его рейс остается два часа. Огромный, сопящий, похожий на медведя Сидич влажно дышал ему в спину. На втором этаже особняка размещался кабинет, который соединялся смежными дверями с обшитой дубом библиотекой. Когда они туда добрались, Владимир Львович заглянул в библиотеку и, убедившись, что в ней никого нет, пригласил Виктора в кабинет.
– Здесь нам никто не помешает, располагайся.
Владимир Львович плотно прикрыл массивную дверь и, переваливаясь с ноги на ногу, проследовал к письменному столу.
– Ты сейчас нечасто бываешь дома, нет-нет, я понимаю, такие у тебя дела, но и у меня дел по горло. У нас тут, знаешь ли, у многих задницы начинают гореть. Выборы прошли еще весной, но до сих пор идет великое брожение умов и шатание стульев, каждый старается как может, но в воздухе уже пахнет мочой. Многие просто ссутся от страха. Ты, конечно, далек от всего этого, ты весь в искусстве, но мне сейчас не дает покоя одно, как ты выражаешься, «щекотливое дело», вот о нем я с тобой и хочу поговорить. Думаю, ты сможешь помочь.