— Уф! — произнес он и откинулся на спинку стула.
— Гора с плеч?
— Да, сейчас будем расшифровывать. Немного передохну.
Красков распахнул окно. В комнату проникли запахи ресторанной кухни.
Красков закрыл окно. Подошел к столу, взял шифровальный блокнот и осторожно разрезал ножом. Отделил нужные листки.
Когда телеграмма была готова, передал ее Лунцову.
«10. HP. Мюнхен.
Дорогой Боб!
Твою открытку получили. Рады за тебя. Сообщи свой адрес.
Желаем удачи. Друзья».
«Только-то!» — подумал Лунцов. Он понимал, что к ним в руки попала паутинка. Одно неосторожное прикосновение, и она оборвется…
— Когда будете докладывать товарищу Забродину, — попросил Красков, — напомните, пожалуйста, что мне, вероятно, пора обосновываться в Борисове.
Пошла вторая неделя, а следствие по делу Ромашко не продвинулось ни на шаг. Он молчал, всем своим видом давая понять, что его ничто не интересует, что он отрешился от жизни. Поведение арестованного выводило Забродина из равновесия. «Лучше бы отрицал, изворачивался. Тогда можно было бы изобличать». Такого упорства Забродин давно не встречал.
— Отказываетесь отвечать, Ромашко? Никакие доводы и убеждения на вас не действуют? — исчерпав весь запас аргументов, говорил Забродин в двенадцатом часу ночи усталым, прокуренным голосом. За эту неделю он посерел, лицо осунулось, глаза ввалились. — Ну, что ж, пеняйте на себя. Доказательств у нас достаточно!
— Будете пытать? — с каким-то злым отчаянием выдавил из себя Ромашко. Это были его первые слова за весь вечер.
— Не говорите гадостей! — Забродин подошел вплотную к арестованному. — Ударили-то меня вы. Объясните по крайней мере свой поступок. Ведь в сущности я не сделал вам ничего плохого. Допрашивать вас — это моя служебная обязанность и, если хотите, гражданский долг! Молчите? Вам нечего сказать! Нечем оправдаться! — Забродин возвратился к столу, закурил. — Тогда объясните мне хотя бы следующее, — продолжал он, — меня вы хотели убить, а помните Ганса Цванге, или рыжего Ганса, как вы его еще звали? Сына вашего хозяина…
— Ганса Цванге? — Ромашко поднял голову и слегка приоткрыл рот. В широко расставленных глазах его было удивление.
— Да. И отца его. Ганс избил вас до полусмерти. Но вы даже тогда, когда в Кельн пришли англичане, его не тронули. Не отомстили. Почему?
— Откуда вы знаете? — Ромашко сжал кулаки, привстал, но тут же сел на место. И во взгляде его Забродин не уловил прежнего злого огня.
— Подумайте, хорошенько подумайте, — сказал Забродин, отправляя его в камеру.
«Во что бы то ни стало найти снаряжение Ромашко!» Эти слова Забродина не давали покоя Лунцову. Вот уже вторые сутки он ездит по районным центрам и большим селам, ночует в домах колхозника или в захудалых гостиницах, ничему не радуясь: ни теплу полей, ни запаху расцветающей черемухи. Только сегодня он сумел побриться.