Больной, измученный подросток плохо разбирался во всех этих вопросах, он был рад ласке и вниманию, и Чуркин обрел еще одного послушника…
— На допрос! — Ромашко вздрогнул. Шумно втянул в себя воздух и пошел за конвоирами.
Он переступил порог комнаты, подошел к ставшему привычным облезлому стулу и остановился возле него.
— Садитесь, Ромашко, — что-то в голосе Забродина насторожило его. Провел рукой по отрастающим волосам. За две недели заключения он хорошо научился разбираться в интонациях следователя, предугадывать, что за ними скрывается.
Когда Забродин говорил бодро и резко, Ромашко знал, что у следователя ничего нового в запасе нет. Никаких других доказательств, кроме того, о чем уже много раз говорилось… Изредка говорил приглушенно. Голос шел как бы от сердца, был наполнен обидой и возмущением. Тогда Ромашко ощущал на себе «новый» ход Забродина… От слов следователя у Ромашко, что называется, «выворачивалась душа», ему становилось обидно за себя, за свою погубленную жизнь. В такие минуты только сильным напряжением воли он удерживался, чтобы не рассказать все. Только боязнь нарушить клятву удерживала его от этого шага. Так было и тогда, когда Забродин напомнил ему о Гансе Цванге.
Сейчас в голосе и поведении следователя было что-то новое, торжественное и поэтому пугающее. И Ромашко приготовился…
Забродин подошел вплотную, так что Ромашко увидел его коричневые полуботинки и обшлага тщательно отутюженных темно-серых брюк.
— А ведь амуницию-то вашу мы нашли! — тихо произнес Забродин.
Ромашко рывком вскинул глаза, потом молча усмехнулся: «Врет» — и отвернулся в сторону.
— Не верите? Смотрите!
Забродин подошел к небольшому столику, на который Ромашко до сих пор не обратил внимания, и откинул зеленую скатерть.
— Пожалуйста!
Ромашко чуть-чуть скосил глаза и, тут же втянув голову в широкие плечи, что-то зашептал.
— Что вы сказали? — спросил Забродин.
Ромашко перекрестился в первый раз открыто, но ничего не ответил.
— Подойдите сюда! — приказал Забродин.
Арестованный оторвался от стула и вперевалку подошел к столику.
— Ваши?
Ромашко оглянулся на стул и спросил:
— Разрешите сесть?
— Садитесь.
Ромашко возвратился на место. «Господи, помилуй!» Он больше не мог оставаться спокойным…
«Все равно умирать! Рассказать? Пусть знают! Нет, нет… А друзья, которые остались там? А клятва?»
Ромашко с тоской посмотрел в окно, где догорал день… Потом на Забродина, который терпеливо ждал, что он ответит.
В этот момент в кабинет вошел дежурный.
— Товарищ полковник, вас просит к себе генерал…
— Иду. Посидите с арестованным.