А он пил и пил себе… А он велся как телок… И ты тоже велась, родная.
– Ты… Ты чудовище!
– Да ведь ты это давно знаешь! Что невинность-то изображать. А то, что ты тогда была на сносях… Как я ликовал! Лишить его не только жены, но и ребенка! Я победитель, любимая. И имя мне – Победитель!!! Я уж двадцать лет праздную победу! У моей победы твое лицо, твоя кровь… Знамя победы – простыня с нашей постели… И никому… Никому… Не дам…
Виктор уже бредил, пена кипела у его рта, алкоголь тек на грудь, и взгляд уплывал. Юлия не слушала, потрясенная, и не смотрела на мужа. Оцепенела, застыла, убитая. Очнулась, когда хрустнул в руках бокал, слишком сильно сжатый. Стряхнула осколки на пол и удивилась: когда успела выпить все до дна? И еще удивилась, что не поранилась. Подняла взгляд – все показалось незнакомым. Сон, не сон?
Напротив, в кресле, без сознания лежал Демон, хрипло дышал открытым ртом, голова боком на подголовнике, руки будто изломаны, глаза полуоткрыты, но слепы.
Юлию ноги сами понесли к заветному шкафчику. Ключ в замке – забыт. Шприцы. Немые, без надписей, ампулы в коробке. Она обломила носик ампулы и наполнила шприц…
На Рождество полагается ждать чудес. Чудеса стряслись, потому снова я взялся писать хронику. Чудо первое: все наши московские отбыли из самого большого в Бирштадте отеля, который оккупировали, казалось, навсегда, куда-то на карнавал – чертей изображать в сочельник. Я уж думал – не дождусь такого счастья, чтобы все сразу сгинули, пусть и на время. Стало как-то приятнее на свете жить, не так утомительно. Чудо второе: явился на Рождество в наш Бирштадт некто. Человек молодой, с длинноватыми не по моде черными кудрями, но не дикими, а этакими расчесанными, из ренессансных времен. Прямо Рафаэлевы кудри! Лежат волной на щеках. Молодой человек бродит по снегу, на елки задирает голову. Скатал снеговика, украсил угольными глазками и морковным носом, воткнул ветки вместо рук и одарил снеговика своими рукавицами. Вроде бы радуется наш ваятель, как малое дитя, но улыбается хотя и беззаботно, однако искушенно, будто Сам, сотворивший Адама. Скатал снеговику и подружку, столь же угольноглазую, с еловым носом-шишкой, с бюстом, который Снеговику должен бы представляться аппетитным.
Официантка в «Милой сладкоежке Суси» называет молодого человека Лео. Мне представляется, что уже все девицы в Бирштадте называют его Лео и надеются на нежную дружбу с ним. Точно так же липли московские девицы и к Юре Марееву, на которого наш Лео, несмотря на свою черноволосость, весьма похож. Так ведь сын же, насколько я понимаю. Из подслушанного разговора знаю, что вызвала его сюда, в Бирштадт, нежная матушка, когда-то знакомая мне Юлия Мистулова. Я ей нынче не рекомендуюсь и стараюсь не попадаться на глаза. Не узнает еще, как и Юра Мареев, а это обидно. Или узнает, а мне зачем?