Впечатление у меня создалось такое, что Юрий Мареев со своим сыном не знаком или не узнает его. Он все так же одиноко бродит по окрестностям, а Лео иногда наблюдает за ним с бесконечным интересом, если, конечно, не сидит при мятном ликере у «Милой сладкоежки Суси» в обществе очередной фройляйн. Или фрау. Кто их разберет-то теперь! Сплошные мини-юбки, декольте и колготки крупной сеткой даже в нашем Бирштадте, что у девиц, что у матрон отменной корпулентности. А почему? Эти моду привезли. Вульгарность заразительна. О чем я? М-да, если не сидит с девицей у «Суси» или не пишет картину. Наш Лео живописец. А я поодаль затаюсь (зрение еще при мне) и наблюдаю, как он пишет.
Остальные к живописи Лео (не то что к его обаятельной персоне!) проявили мимолетный интерес, однако этим дело и кончилось. Потому что всё на себя непохоже на его картинах. «Абсурд», – определил его живопись здешний служитель изящных искусств мэтр Георг Буркхардт, чьи пейзажи – череда поистине прелестных поэм, столь популярных у здешних туристов и у цюрихских галеристов, и славно раскупаются. Я тоже купил парочку и повесил в крошечной моей гостиной. Она сразу как бы и ожила, и наполнилась… мэтром Буркхардтом, как я понял через несколько дней, такая незадача. Мы с ним знакомцы, поскольку я уж обвыкся, и не так, как прежде, мучусь ностальгией. Мы с ним знакомцы, и он сказал: «Абсурд», – взглянув на живопись Лео. «Декадентские выкрутасы, но ничего нового», – добавил он. «Одно хулиганство, – сказал он, – девицы, что ходят за ним хвостом, наплачутся».
Спорить с мэтром Буркхардтом, чтобы не наживать бессонницу, распалившись спором, я не захотел. И, пожалуй что, мэтр сам не стал бы со мной спорить. Сказал бы что-нибудь вроде: «Помилуйте, друг мой господин Фиолетофф, вы ведь не станете спорить с нашей милой Суси о том, как печь и украшать пирожное. Она этому училась и лучше вас знает как. Ешьте всласть, для того и печется. Так же и живопись. Меня живописи учили, а вас, полагаю, нет. Как же мне с вами спорить? Вы любуйтесь себе. Зачем же мучиться, пытаясь постичь для вас все равно непостижимое?» Боюсь я, что мэтр Буркхардт весьма ловкий шарлатан.
Но бессонницу-то я все равно нажил, пытаясь постичь для меня непостижимое. И пришел к выводу, что вовсе не такой уж абсурд живопись нашего Лео, кстати вполне предметная. Все узнаваемо на его картинах, с одной-то стороны. Но с другой, и вправду, абсурд. Выверты. Изнанка, что ли, и швы наружу. Если изнанка истины – ложь, то вот она, истина швами наружу, а по швам, извините, вошки ползают. Ложь это? Да кто ж поймет! Вот тут-то бессонница меня и постигла, тоже, знаете, состояние абсурдное. Мэтр Буркхардт, могу предположить, ночью сладко спит и осуждает тех, кто позволяет себе бессонницу.