Так Майк Хэнлон въезжал в весну.
Ежегодные работы начинались с уборки камней. Каждый день они выводили грузовик в поле и доверху загружали его камнями, сильно осложнявшими боронование. Бывало, что грузовик вяз в весенней распутице; тогда со стороны Уилла слышалось невнятное ворчанье… ругательства, как предполагал Майк. Некоторые слова и выражения были мальчику знакомы; другие, типа «сын шлюхи», озадачивали его. Он полез за толкованием в Библию, прослышав, что «шлюхой» была женщина, пришедшая из местечка под названием Вавилон. Тогда он вознамерился было переспросить отца, но грузовик увяз в грязи по самые рессоры; серьезность положения явственно просматривалась по количеству складок на лбу отца, и Майк решил оставить выяснение вопроса до лучших времен… Позже он-таки выяснил у Ричи Тозье, что «шлюха» — женщина, которой мужчины платят за половые отношения. «А что такое половые отношения?» — спросил Майк, но приятель вопрос проигнорировал…
Однажды Майк поинтересовался у отца, почему с каждой весной камней становится все больше.
Они стояли на очищенной территории перед заходом солнца в последний день уборки каменного урожая. Разбитая грязная колея — ее просто несерьезно было бы назвать «дорогой» — вела от окончания западного участка к пойме Кендаскейга. Именно там и была конечная точка ежегодного «уборочного» маршрута.
Окинув взглядом местность, которую раньше ему приходилось поднимать в одиночку, затем с помощью сына (кое-где под камнями обнаруживались полусгнившие остатки пней; их тоже приходилось выкорчевывать перед вспашкой), Уилл зажег сигарету и произнес: «Мой отец учил, что камни, мухи, сорняки и бедняки угодны Богу более прочих Его созданий, потому Он и сделал их в таком количестве».
— Но они будто возвращаются каждый год…
— Да, похоже, что так. Иначе это и не объяснить.
Откуда-то со стороны реки, из закатных сумерек крикнула гагара: садившееся солнце придавало Кендаскейгу оранжево-красный оттенок. Одинокий вскрик птицы вызвал гусиную кожу на усталых руках Майка.
— Я люблю тебя, папа, — неожиданно для самого себя произнес Майк; от нахлынувшего внезапно чувства даже слезы выступили на глазах.
— Я тебя тоже, Майки, — стиснул его Уилл в крепких объятиях. Фланель отцовской рубахи коснулась щеки Майка. — А не пора ли нам домой? Примем ванну перед ужином…
— Ага.
— Ага, — в тон сыну повторил Уилл, и оба рассмеялись, усталые, но довольные, с натруженными, но не перетрудившимися конечностями и с мозолями на ладонях, почти не дававшими о себе знать.
«Вот и весна, — думал Майк вечером; его клонило в сон в то время, как мать с отцом смотрели в другой комнате передачу