Отвернувшись от пылающей хижины, Конан обратился к Бортэ:
— Теперь уходим! Ты пойдешь вместе со стариком и будешь ждать меня в караван-сарае. А я скоро вернусь.
— Но, Конан...— в глазах Бортэ вспыхнуло беспокойство.
— Никаких «но»!— сухо отрезал Конан.— Так надо, любимая!— И он быстро поцеловал ее.
— Береги себя!— на глазах девушки блеснули слезы, но она тут же смахнула их.
— А тебе, любезнейший,— повернулся киммериец к старику,— придется побыть у нас в заложниках. Бортэ приглядит за тобой. Сейчас вы пойдете в караван-сарай, где ты остановился, и будете ждать меня там. Кормежка и постой — за твой счет. А я пока разберусь тут кое с кем...
— Но зачем брать меня в заложники, о, могучий воин?— захныкал было Саидхан, но Конан положил ему на плечо свою тяжелую ладонь и заглянул в глаза.
— Простая предосторожность,— пояснил он старику,— а то еще побежишь докладывать к начальнику городской стражи — мол, демоны в городе! А так мне спокойней будет.
И Конан, обняв на прощание Бортэ, зашагал прочь. Старик развел руками — что поделаешь плен, так плен. Он искоса поглядел на грозно нахмурившую сурмяные брови девушку а, пораскинув мозгами, пришел к выводу, что быть заложником у подобной гурии не так уж и плохо. Заметно повеселев, он широко улыбнулся Бортэ беззубым ртом:
— Пойдем, о, грозная моя повелительница, светом очей своих затмевающая солнце и луну. Пойдем.
***
Таргитаю решительно везло на этой охоте. Огромных размеров секач, истошно вереща, улепетывал от его стремительного коня. В азарте погони правитель выпустил несколько стрел, но все они отскочили от щетинистых боков, как будто тварь была покрыта стальными пластинами агадейских лат.
— Ах, ты, тварь!— запальчиво воскликнул Таргитай.— Все равно не уйдешь!
Он уже не замечал, как в стороне остались загонщики, как постепенно отстала от него вся свита — а кабан все петлял и петлял меж деревьев, заводя увлекшегося правителя в самое сердце дремучей Джирханской Черни.
А там, на небольшой опушке, среди грозно нависающих елей и сосен, которые были молодой порослью в ту пору, когда гирканская армия Анахарсиса завоевывала дебри и пустоши севера, стоял, гордо расправив плечи, облаченный в рысий мех Кахха, и желтые глаза его горели неутолимой ненавистью и первородным, дочеловеческим злом. Свистящие звуки срывались с безгубого рта и, отдаваясь эхом в настороженно примолкшей чаще, пробуждали древний первобытный ужас, много столетий дремавший в своем надежно укрытом от человеческих глаз логове...
***
В караулке у стены Кангарской крепости — там, где к ней примыкала рыночная площадь — было тихо и тепло.