Склонившись над струйкой воды, между источником и деревом, стоял какой-то человек и, казалось, пил из горсти. Нет, он не пил, он мочил в воде хлебные корки и ел их.
Берта подошла к нему, думая, что это старик: он тоже был в лохмотьях и драных башмаках.
— Домой, — сказал ей человек.
— Домой?
Не оборачиваясь, он знаком велел ей уйти.
— Ступай домой.
— Зачем?
Берта заметила, что она все еще плачет. Она так и не переставала плакать с тех пор, как сидела на скамейке. Она встала с нее — и плакала, ходила по Парку — и плакала.
А человек вполголоса уговаривал ее.
— Домой, — повторял он. — Домой. Надо подумать об этом дома.
— Но у меня нет дома! — сказала Берта.
Тогда человек обернулся. Берта увидела, что он стар, увидела, что его лохмотья — изодранная форма какой-то богадельни. Увидела, что его голова опущена, шляпа надвинута на лоб, рука протянута.
Значит, это нищий?
Она положила в руку, протянутую за милостыней, несколько монет; она была благодарна старику за то, что могла дать их ему, за то, что он был так добр, так великодушен, что согласился быть просто-напросто нищим, благодарна за то, что он ушел, что был таким ненавязчивым; она глядела ему вслед, видела, как он удаляется почти бегом, и сама бросилась бежать прочь, зная, что все перед нею — только нищие, все, кроме одного человека и еще мертвецов.
Этот один был ей сейчас нужен, она искала только его, хотела найти только его, она бежала назад, в город, чтобы сесть на трамвай и вернуться туда, где лежали мертвецы. Где еще могла она его найти, как не подле них?
Он был как они, потому что перед его лицом она была словно перед их лицом. Она больше не плакала.
Грузовичок с солдатскими пайками проехал по проспекту и по Ларго Аугусто, и люди с черепами на беретах принялись есть — и в тени, и на солнечной стороне, на всех тротуарах, где они несли караул.
Прохожие смотрели на них, и двое парней, которые тоже смотрели на них, переглянулись с улыбкой.
— Вкусно, а? — спросил один из них.
— Недурно, — ответил человек с черепом на берете.
— Что у вас там? Мясо?
— Ну да, мясо.
— И кости?
— Кости? Какие кости?
Безбородый юнец, совсем еще молокосос, подошел ближе к парням и показал им котелок:
— Вот мясо, грудинка, фасоль, картошка…
— Вижу, — сказал тот парень, что заговорил первым.
— Нас хорошо кормят. Утром дают хлеб с маслом и джем. — Рот у юнца был полный, но ему хотелось поговорить. — И на полдник тоже — хлеб с маслом и джем.
Парень отворачивался, всматриваясь в глаза внимательно прислушивающейся толпы. А тот, с черепом, продолжал:
— А вечером — макароны и еще какое-нибудь блюдо.