Я могу сказать об Эн-2, о том, что творится с ним в эту минуту. Я взял бы это с самого себя. Но, говоря об Эль-Пасо, я ничего не мог бы взять с самого себя. Неужели я сидел бы в этот час за столиком с немцами?
Ничто на свете не заставило бы меня быть в этот час с немцами. И Гракко — ничто на свете не заставило бы его быть в этот вечер с немцами. Не то Эль-Пасо: он кутит с ними, пьет с ними.
— Что такое все это? — спрашивает он.
— Что все? — спрашивают немцы.
— Все, — говорит он. — Неужели все это есть?
— А разве нет? — говорят немцы.
— Es nada, — отвечает он.
Он говорит, что все это — ничто. Что рейнское вино — ничто, и омар — ничто, и ярко освещенный зал — ничто, и ничто — громкий смех немцев в зале, и девица Линда, у которой самые красивые ноги в Милане и которая танцует голая на столе, окруженном немецкими лицами.
Эль-Пасо говорит:
— Это ничто.
Но он поднимает бокал и пьет. С кем он чокается? С капитаном Клеимом. С немцами.
— А вы знаете, — говорит Эль-Пасо, — что не есть ничто?
— Что? — спрашивают немцы.
— То, что сделали прошлой ночью итальянские патриоты.
— Он хочет сказать, террористы, — объясняет капитан Клемм.
Немцы смеются.
— Не над чем тут смеяться, — говорит Эль-Пасо, — вот это было нечто.
— Да, это было нечто, — подтверждает капитан Клемм.
— С этим нельзя не согласиться, — говорят немцы.
— Верно? — говорит Эль-Пасо.
Он стоя наливает бокалы, он хочет, чтобы немцы выпили с ним тост. За кого? За патриотов.
— Ах, вот что! — говорит один капитан.
— Ну да, — говорит Клемм. Он встает и продолжает: — Я ему обещал. А почему бы и нет? Можно и выпить!
— Можно и выпить! — кричат немцы.
Они пьют. Динь! — говорят бокалы. И немцы пьют за наших убитых, за расстрелянных нынешним вечером, за Джулая, съеденного собаками.
— Вот это было нечто, — повторяет Эль-Пасо. Девица Линда закончила свой маленький номер — танец на столе. Музыка прервалась на минуту, и она не знает, что делать. Она взобралась на стол одетой. Она выпила. В перерывах между танцами она бросалась на шею то одному, то другому офицеру, сидела на коленях то у одного, то у другого, постепенно раздевалась, а когда разделась догола, Клемм привязал ей на задницу прикрепленный к поясу хвост дохлой суки.
— Es nada, — говорит Эль-Пасо. — Все это ничто, пустота.
Она раздевалась, как раздевался Джулай, и теперь стоит голая, как стоял Джулай перед собаками, музыка не играет, и она не знает, что делать.
Но вокруг стоят мужчины, они стучат бокалами и кричат.
— Вот это было нечто! — твердит Эль-Пасо — Ибаррури.
Линда старается сделать хоть что-то, она идет по столу, слегка нагибается то направо, то налево, щекочет привязанным у нее сзади хвостом лица офицеров — сперва одного, потом другого, третьего.