— А что-нибудь горячее?
— Нет ничего горячего.
— Даже если я обожду?
— Если обождете — можно сварить кофе из цикория.
— Я подожду. Долго еще?
— Машина должна согреться. Я ее только что включила.
Он сел за железный столик, огляделся и увидел немца: тот сидел в углу у двери и тоже ждал. Рабочий подмигнул ему.
— А? — спросил немец.
Он был почти мальчик, на груди у него виднелась ленточка — нашивка за ранение, не орден и не медаль. Голос его звучал робко.
— А? — спросил он.
Рабочий отвел от него свои маленькие глазки. «Что за черт, — подумал он. — С чего бы это немцу быть таким печальным?»
Он сидел, расставив ноги, откинувшись на спинку стула и слегка забросив голову назад, и лицо у него было печальное и растерянное — усталое лицо рабочего парня.
Что за черт! Разве он не завоеватель? Разве он не на завоеванной земле? С чего бы ему быть таким печальным, этому немцу-завоевателю?
Рабочий обернулся, поглядел на него и увидел, что немец не смотрит в его сторону. Он опустил глаза, как будто от унижения. Он рассматривал свои руки, обе вместе, сперва с одной стороны, потом с другой; так долго разглядывают свои руки только рабочие.
«Что за черт!» — подумал рабочий.
Он увидел немца не в мундире, а таким, каким он мог бы быть: в одежде человеческого труда, с шахтерским беретом на голове.
— А сахар есть? — спросил он у старухи.
— Сахар? Откуда?
— Тогда я пить не буду.
Он встал, засунул руку в карман и подошел к двери.
Он отворил дверь.
Немец поднял голову и печально ему улыбнулся. Улыбка у него была приятная. Казалось, на его лице можно еще увидеть угольную пыль.
Рабочий вышел.
«Что за черт!» — думал он, садясь на мотоцикл и до отказа нажимая педаль. Из дому никто не выбежал, и он уехал на мотоцикле. Никто не стрелял ему в спину.
— А ты что-то бледный? — сказал ему Орацио.
— Это от быстрой езды.
— От быстрой езды?
Они столкнули мотоцикл в придорожную канаву, открыли бак и подожгли бензин.
— Вот и все, — сказал рабочий. — Одним мотоциклом меньше.
— А ты его не прикончил?
— Он был такой грустный.
Орацио крикнул Метастазио:
— Он его не прикончил. Говорит, немец был грустный.
Метастазио пожал плечами.
— Мне показалось, он рабочий.
— А кто тебе что говорит? — сказал Орацио. Они сели в машину и поехали дальше.
— Я тоже был солдатом, — сказал рабочий.
— Никто тебе ничего не говорит.
— Меня посылали в Россию.
— Да кто тебе что говорит!
Они подъезжали к Милану. Чаще стали попадаться железнодорожные насыпи, старые рекламные щиты, виадуки на перекрестках дорог; а вокруг было все то же: холодная равнина и солнечная дымка.