...Низкое каменное подземелье было полно узников. Отсюда теперь каждый день уводили Ибрагима в страшную комнату пыток. Однажды в полночь с лязгом отворилась массивная железная дверь и два палача грубо столкнули вниз по ступеням Ибрагима. Несколько узников вовремя подхватили юношу, не дали ему удариться головой о каменные плиты. Палачи ушли. Узники заботливо уложили бесчувственного юношу на солому, подсунули под голову тряпьё.
Ибрагим лежал безмолвно и неподвижно, его мокрое лицо с прилипшими ко лбу волосами было бледно, как воск.
— Третий раз бедняга возвращается едва живой, — сказал Ганифа, с состраданием вглядываясь в лицо Ибрагима. — Но сегодня они его совсем истерзали. Ещё один такой допрос, и мы больше не увидим нашего Ибрагима...
Узники заговорили, перебивая друг друга, и каждый вспоминал что-нибудь хорошее про Ибрагима. Главное — все помнили тот сказочный день, когда Ибрагим появился неведомо откуда у решётчатого окошка зиндана с целым подносом всякой снеди. Единственный раз узники смогли тут поесть досыта. И этот жизнерадостный, полный доброты и сочувствия к людям юноша на их глазах погибал от жестокости визиря.
Ганифа достал из угла кувшин с водой, поднёс к губам Ибрагима.
— Спасибо, друг, — отпив несколько глотков, слабым голосом произнёс Ибрагим.
— Чего требует от тебя этот изверг? — вмешался длиннолицый узник.
Ибрагим удивлённо покосился на него: этого человека он видел впервые.
— Удивляюсь, брат, как ты можешь выносить такие пытки? — после недолгого молчания вновь заговорил длиннолицый.
— Что бы он со мной ни делал, развязать мне язык он не сумеет, — прикрыв глаза, произнёс Ибрагим.
— Иногда благоразумие подсказывает другое: во всём признаться, избавиться от мук да ещё вырвать кое-что себе в награду. Это умнее, чем бессмысленное упорство. Я вовсе не хочу тебя учить, но... Да что ты такое знаешь, что к тебе так привязались?
Ганифа давно уже делал длиннолицему знаки, чтобы он оставил Ибрагима в покое, но тот тянул своё:
— Поведай нам, облегчи душу, а мы тебе постараемся дать добрый совет. Ведь я старше тебя, больше повидал на своём веку...
— И выбрал благоразумие? — Ибрагим приподнялся на локте, испытующе посмотрел в глаза длиннолицему.
Длиннолицый невольно умолк, растерялся под этим пытливым взглядом.
— Так что же ты мне посоветуешь и что подсказывает твой опыт? — Ибрагим сурово сдвинул брови.
— Нет, нет, я ничего, — забормотал длиннолицый. — Просто сердце не выдерживает смотреть на твои муки... Кровью обливается...
Ибрагим опустил голову, снова закрыл глаза.
Когда в темнице, освещенной коптящим пламенем светильника, все уснули, Ибрагим поднял голову, внимательно посмотрел по сторонам. Он осторожно вытащил из-под соломы, на которой лежал, крохотный узелок — так, ненужную тряпочку — и спрятал в расщелине каменной стены. Расщелину Ибрагим заделал плоским камешком — их немало валялось на полу — и снова прилёг. Через несколько минут дыхание его стало мерным и глубоким, как у крепко уснувшего человека.