Ступишин улыбнулся, подумав о жене и дочерях механика, и хотел было сказать в шутку, что бывают исключительные случаи, когда не грех бы доверить и жену, но промолчал, решив, что механик может обидеться: у того было четыре дочери.
— Хорошее железо, коль людей проверяет, — сказал он механику, а тот не понял и с готовностью подтвердил:
— А то как же!
Ступишин, вылетая, опять оставил Игнатьеву ключи от машины в штурманской, чем еще раз расстроил механика... Но главное, конечно, что Ступишин и Игнатьев понимали друг друга с полуслова: и как только Игнатьев заговорил о выходном дне, Ступишин сразу же уловил, о чем речь. Но виду не подал, и весь разговор был, собственно, пустым, но крайне необходимым в таких делах.
Лет пять назад Ступишин летал в экипаже Игнатьева вторым пилотом, с того времени они дружили. Тогда Игнатьев как раз женился, и Ступишин был свидетелем. Свадьбы, правда, особенной не было, посидели, отметили это событие. Невесту Игнатьев нашел с ребенком и, взяв три выходных дня, привез ее откуда-то издалека. Ступишин подробностей не знал, не интересовался и смотрел просто, как всегда, а бортмеханик, у которого жена как раз родила четвертую девочку, выругался и отметил:
— Умеют же люди устраиваться! Три дня заботы — и жена тебе готова, да еще и сын! А тут...
Он замолчал, и видно было, что, подумав о сыне, которого так и не мог дождаться, расстроился.
Теперь Ступишин сам был командиром, и они с Игнатьевым вместе не летали, но встречались часто. А летом, бывало, ездили в деревню, где у Ступишина куплен был старый брошенный дом. Чаще там жили их семьи, а сами они редко приезжали, вырываясь на день-два, потому что летом как раз и начиналась основная работа, и времени не хватало.
Хорошо было сидеть на кухне, друзья наговорились, и Ступишин незаметно взглянул на часы — не пора ли прощаться. Игнатьев заметил этот взгляд.
— Не торопись, — сказал он. — Расскажу я тебе об одной поездке. Я, собственно, и заговорил об этом...
— Расскажи, — согласился невозмутимый Ступишин, — только я не помню, чтобы ты куда ездил.
— Было дело, — проговорил Игнатьев, взглянул за окно и продолжал: — Смотрю я вон на ту звезду и вспоминаю, как стоял на дороге и глядел на небо. Нет! Ты только представь себе, Георгий, отлетал я тогда тысяч восемь, нагляделся и на небо, и на облака — чему, казалось бы, удивляться, а когда попал в места глухие, стал смотреть не на что другое, как на небо!
Игнатьев высказал все это оживленно, взволнованно и, вспоминая, смотрел на Ступишина с удивлением, будто ему самому не верилось, что такое могло быть. Ступишин мало что понял, тем более ничего странного в таком поступке не увидел и, проявляя осторожность, сказал короткое, но задумчивое «Гм!..».