Фелисити держала его в объятиях, как ребенка, стараясь, чтобы он успокоился и заснул. На нее нахлынули воспоминания о минувшей битве, о том, как поначалу она старалась не смотреть на повозки с ранеными, прибывавшими из Секессионвиля, и как затем, осознав, что среди них может оказаться и Дивон, бросилась туда… И вот теперь он лежит у нее на руках живой и невредимый, спасенный ее молитвами.
Так продолжалось долго, и девушка подумала уже, что Дивон уснул, но, как только она пошевелилась, чтобы освободить одну руку от тяжести его тела, капитан мгновенно приподнял голову – и в глазах его не было и тени обычной насмешливой улыбки.
– Прости, – прошептал он, – я понимаю, тебе так неудобно.
Она покачала головой в знак протеста, но Дивон остановил ее.
– И к тому же ты все еще в этом тесноватом наряде. – С этими словами Дивон повернул ее спиной к себе и осторожно, не торопясь, принялся расстегивать длинный ряд пуговиц на платье.
Он раздел Фелисити с величайшей нежностью, и она не испытала ни малейшего стыда даже тогда, когда Дивон уложил ее, обнаженную, на белые простыни и залюбовался ею в мерцающем свете зажженных свечей. Взгляд его был восхищенным и жарким, но он не прикоснулся к ней и даже не попытался поцеловать.
Одну за другой он вытащил шпильки из ее кудрей и свободно уложил волосы в круг на белоснежной подушке.
– Мне так нравится оттенок твоих волос, – тихо проговорил он, и Фелисити почувствовала, что это самый прекрасный комплимент, который она когда-либо получала по поводу своей внешности.
Но самым главным было то, что цену ее красоты дал ей ощутить именно он, Дивон. Он лелеял ее, оберегал, ценил.
Все это, конечно, самообман. Никогда он ее не лелеял; да и оберегал лишь потому, что они вынуждены были путешествовать в мире, полном опасностей. Что же касается понятия «ценил», то в этом Фелисити сомневалась как раз больше всего и поэтому постаралась не останавливаться на этой мысли.
Впрочем, подобные рассуждения не имели смысла – особенно в эту ночь – в ночь, о которой она мечтала, которой ждала. А влюблена ли она в этого человека, Фелисити даже не задумывалась, ибо твердо знала, что любит лишь одного мужчину на свете, которого зовут… Иебедия. Разве не так?
Дивон поцеловал ее бровь, и она тихо вздохнула. Тогда он поднялся, подошел к комоду и задул свечу.
Затем он ловким движением опустил москитную сетку, оставляя их в уютном мирке, освещаемом лишь далекими звездами. Фелисити прижалась к Дивону, и он, обняв ее покрепче, через минуту уже спал крепким спокойным сном. А она лежала, наслаждаясь его запахом и окутанная его теплом, пока глаза ее не защипали неизвестно почему набежавшие слезы. Тогда блаженно заснула и она.