Свезли милиционеры, значит, все эти составляющие в морг, передали патологоанатому, а сами с марухой моей в отделение. Им причину убийства выяснить надо, потому что без причины садить только в тридцать седьмом стали, а тогда, в тридцатом, обязательно мотив должен был быть, поскольку еще не ясно до конца, мужа ли маруха резала или члена партии. А это, писькарь, совершенно неодинаковые вещи, скажу я тебе…
Упиралась моя Тонька до последнего, ранение на животе показывала, которое ей муж при нападении совершил, и, может быть, поверили бы ей и больше двадцатки не дали, да только карты все спутал… кто бы ты думал? Трупорез этот, скальпель ему под лопатку! «Спросите, – говорит, – не было ли у нее с партейным проблем с зарождением детей». Миша, конечно, спрашивает, и Тоня честно отвечает, что проблемы были, и даже не проблемы, а просто констатация факта, да только это не их милицейское и патологоанатомическое дело. А патологоанатом таким ехидненьким голосом в трубку Мише и говорит: «А чего удивляться, если мужу ейному нечем ее пороть было!» И захихикал премерзко.
Миша переполошился, мол, зачем это вы, гражданочка, помимо головы и ног еще и достоинство партийного работника срезали. Дескать, это непорядок, чтобы убийство раскрытым считалось, когда член какой-нибудь до сих пор не найден. Маруха стала возражать, уверять Мишу и его начальника, что врет анатом, спирта, наверное, перепил, поскольку член партейного она хорошо помнит, на нем еще родимое пятно в виде лошадиного профиля было.
«Профиля нет, – отвечает Мише анатом, – а есть самая настоящая… в общем, нет члена, зато в том месте, где он должен по всем основаниям расти, сиськи. А те ноги, которые вы мне привезли, волосатые, как грудь циклопа, и они тридцать девятого размера, что не подходит ни к усам партейного, который, по описанию марухи, под два метра ростом, ни к сиськам его средней части, которая, если верить формуле вычислений, имела размер ноги тридцать пятый».
Переполошился, понятно, не только Миша и его начальник, но и сама моя Тоня, поскольку я еще в начале нашего знакомства приметил, что у нее с памятью дела обстояли не самым лучшим образом.
В общем и целом, писькарь, кололи маруху Тоню три часа без остановки, и в конце этого бесчеловечного допроса выяснилось следующее. Поняв, что развестись с мужем в лучших традициях социалистического общества не представляется возможным, решила нежная моя Тоня потерять его без вести. А поскольку сам он теряться не хотел ни при каких обстоятельствах, то, понятно, ему следовало в этом помочь. Выследила она его вечером, сразу после того, как он сообщил ей о затянувшемся заседании, провела до дома, в который тот зашел, выждала полчасика и пошла следом. Квартира была не заперта, а потому особых проблем с проникновением в чужое помещение у нее не возникло никаких. Зашла в залу и просто потеряла дар речи. То есть онемела. Лежит, значит, председатель комсомольского комитета, знакомая Тоне, на спине, а на ней муж ее партейный. Тренируется, понятное дело, перед супружескими отношениями. А справа к комсомолке пристроился еще один член партии и тоже тренируется. И по всему виду комсомольской активистки видно, что испытывает она такое наслаждение, какое испытывала бы, вступи в комсомол все без исключения молодые люди от четырнадцати до двадцати восьми по всему миру. И так они были заняты этим мероприятием, что совершенно не заметили, как Тоня подошла сзади с топором, прихваченным в прихожей… Времена холодные были, о центральном отоплении и речи не могло идти.