Когда Флейта сполз, оставляя на телогрейке Червонца широкую полосу крови, вор пригнулся и стал мягко пробираться меж кустов вдоль импровизированной линии фронта.
В темноте было хорошо видно, как распалась линия нападения. Трассирующие пули из автоматов бандитов рассекали темноту во всех направлениях. Патронов банда не жалела. Расходясь веером, пули прошивали пространство по всей розе ветров, и стоило немалого труда укрыться от них не только тем, кто появился из грузовика, но и самим бандитам. Ошалев от страха, они сыпали очередями перед собой, вокруг себя, реагируя на каждый шорох, что раздавался и в метре от них, и в сотне метров.
В первую минуту боя погибли Хромой, Зимородок и Флейта. Из тех девяти, что лежали и ждали прибытия хлебовозки, в живых оставались еще пятеро и с ними Корсак и Крюк.
Держась рядом, Слава и сыщик выбирались из сектора обстрела, стараясь покинуть его как можно быстрее. Решение на отход было принято сразу. Когда азарт перехлестывает через края чаши благоразумия, когда речь идет о жизни и смерти, мало кто помнит о том, что среди напавших есть двое, убивать которых нельзя. Ребята из грузовика, а их действия Ярослав мгновенно квалифицировал как действия высокопрофессиональных бойцов, хоть и помнят о заповеди «не убий», распространяемой на двоих из девяти человек, находящихся в засаде, но заниматься сортировкой вряд ли кто станет. Речь идет не о вызволении из плена майора угро Весникова и Героя СССР Корнеева, а об уничтожении организованной банды, дестабилизирующей нормальную работу государственных учреждений. Банды, представляющей угрозу для граждан и власти.
А потому короткому весниковскому «уходим!» Ярослав подчинился как собственному решению.
И вдруг стрельба стала затихать.
– Что это? – Поблескивая каплями пота на лице, Весников остановился и стал вглядываться в ту сторону, где стоял грузовик.
– Тебе по-простому объяснить или по-научному?
– По-любому, – бросил майор.
– Если по-научному… – Корсак уселся на землю и стянул правый ботинок. Шальная пуля рассекла на нем кожу, царапала стопу, взбугрила юфть, и теперь у Славы было ощущение, что он натер мозоль и та, прорвавшись, кровоточит. – Если по-научному, то наступил момент непосредственного контакта с противником. Если же по-нашему, то за вашей спиной, Иван Никитович, идет рукопашный бой…
Хуже всех пришлось, когда затихла стрельба, Сверлу.
– Ну, давай, давай, мусорок!.. – Ощерившись, бандит ходил по кругу, играя пальцами по наборной рукоятке финки. Загнанный и окруженный, он все понял и отдавать свою жизнь просто так не собирался. Он слишком давно находился в банде Святого, чтобы теперь надеяться на гуманность суда. Правая рука его, прижатая повязкой к телу, была безжизненна. О боли Сверло забывал лишь тогда, когда колол себе морфий. Когда отступал наркоманский «приход», мозг прояснялся, и он становился обычным Сверлом, только без ощущения боли и с расширенными до отказа зрачками. Эти зрачки и сейчас не реагировали на свет. Он ходил, пытаясь удерживать в поле зрения обоих фраеров в пятнистых балахонах. Фраера тоже передвигались, причем делали они это как бы навстречу друг другу, заходя за спину один другому и снова расходясь, отчего у Сверла двоилось в глазах. – А ну, теперь ты, мусорок… Не хочешь? Ты? Ну, давай, ты…