– У них получилось только потому, что наверху были моя жена и сын.
– С ними все будет в порядке, – поспешил пообещать, опережая очередной приступ боли, пан Тадеуш. – Не волнуйся, сынок…
– Он завалил Крола, – сообщил тот, кто под напором сильной Славиной руки вынужден был встать.
Информация шла по этому дому быстрее людей. Корсак всего на минуту задержался по воле ведущего у одной из дверей, и этой минуты хватило, чтобы о подробностях захвата узнали все, кому такая информация интересна.
– Крол уже давно напрашивался, – поморщился то ли от боли, то ли от гнева Святой и сделал знак, чтобы ему приподняли подушку.
– У Самосада губа разорвана, – добавил тот, что привел Корсака.
– Помнишь, в прошлом году я ему обещал пасть порвать? – терпеливо ожидая, как лекарство перейдет из шприца в вену, напомнил пан Тадеуш забывчивому подручному. – Как удивительно получилось… У меня руки не дошли, сын добрался… Сейчас пошли все вон. Остались Червонец и Крюк, – приказал Святой, не отрывая взгляда от Корсака. Он смотрел на него так, как смотрят в последний раз на человека, расставание с которым невыносимо.
Слава огляделся. В комнате, из которой вышел даже врач, помимо него задержались двое – тот, что сидел на стуле, и тот, что привел его к умирающему вору. Осталось малое – понять, кто из них Червонец. Бандит назвал это имя первым, и нет сомнений в том, что именно Червонец играет главенствующую роль в банде после Святого. Нетрудно догадаться, кого объявят королем после смерти короля.
– Я хочу уйти, вернув всем долги, – проговорил наконец Святой, мучаясь от необходимости двигать в пересохшем рту сухим языком. Корсак уже давно приметил проступившую сквозь одеяло и простыню розовую влагу. Если ориентироваться по месту ее нахождения, то любому, кто хотя бы раз видел огнестрельное ранение и его симптомы, стало бы ясно, куда угодила пуля. Святому не дают пить, и он, мучаясь от жажды, не просит воды. Стоит раненному в живот выпить стакан воды, его тут же скорчит от боли и смерть приблизится, положив ледяную костлявую руку на его лоб. Святому же нужно выговориться, и он терпит, стараясь забыть и о жажде, и о боли. Боль, впрочем, после укола ушла и затаилась. Взгляд Святого приобрел блеск, зрачки чуть уменьшились в размерах.
Слава понял, что все то время, пока бандит его ждал, он принимал наркотик. Морфий это был или нечто другое, заставляющее боль утихнуть, неизвестно, но то, как мужественно вел себя этот отвратительнейший из людей, вызывало в Корсаке известную долю уважения.
– На погост, как и в «крытку», с долгами нельзя, – объяснил Святой скорее для Корсака, чем для приближенных.