– Сколько жа в хрузовике том, коли мы усе как те Капоны жити зачнем?
– Девятьсот восемьдесят пять миллионов рублей, – спокойно ответил Червонец, раскладывая деньги по стопкам. – Что-то около пяти с половиной миллионов американских долларов. Для примера, Хохол: порция горилки, то бишь виски, в подпольном баре Чикаго стоит двадцать центов. То есть бутылка уйдет за два доллара. На наши деньги это что-то около четырехсот рублей. У нас же флакон «ваксы» идет за сто рублей. Пусть еще сто рублей с каждой бутылки съест дорога и другие расходы, включая мзду «красноперым» и капитанам. Но через шесть месяцев мы будем иметь уже в три раза больше, чем имели, и даже не нашими деньгами, хотя и новыми, а валютой!
Эти простейшие арифметические подсчеты стали предметом для раздумий бандитов. И хотя в план смешения русской и заокеанской красивой жизни верилось плохо, каждый из людей Червонца, выходя за дверь, думал о том, что, быть может, вор и прав. Многое кажется невозможным только потому, что никто раньше этим еще не занимался. Но все же недоверие и подозрения не оставляли их. Уж очень не верилось в предприятие, где можно, не убивая, не грабя и не стреляя, выручить почти три миллиарда рублей за смешные полгода. Людям, привыкшим добывать водку, хлеб и одежду с ножом в руке, перешагивая через трупы, не верилось, что за океаном их поймут и примут.
А потому каждый из них успеет за указанный вором срок побывать на кладбище и увидеть на склепе пана Стефановского крохотную картонную табличку, на которой простым карандашом будет написано: «Неужели и ты настолько туп?» – и сомневаться в том, что это почерк Червонца, будет невозможно.
Прочтя это, каждый постарается убраться с кладбища побыстрее, получив новые сведения для своих подозрений.
– Я знал, что ты не уйдешь, – сказал Червонец Корсаку, который тоже сунул деньги в карман куртки, однако последовать примеру остальных не торопился. – Да если бы ты и решил уйти, я бы тебя не отпустил.
– Ошибаешься, однако, – просто заметил Слава. – Я бы ушел. И Крюк был бы мне не помеха. Просто мне некуда идти. Да и ищут меня, в отличие от твоих архангелов.
В квартире их осталось трое, где третьим был, конечно, молчаливый Крюк. Он-то уж точно не стремился ни к женщинам, ни к выпивке, ни в камеру Крестов.
Ушел и Сверло, которому кое-как наложили шины на правую руку и вкололи дозу морфия. Поймав «приход», закоренелый морфинист Сверло, казалось, позабыл о своем увечье. На губах его играла блаженная улыбка, а глаза неестественно расширились.
После ухода бандитов в квартире повисла тишина.