Когда процесс осмотрительного обмена необходимыми любезностями закончился, Энтони уяснил, что от него ждут четкой обрисовки собственных намерений; одновременно некий блеск в стариковских глазах предупреждал, что делиться своими намерениями осесть за границей не стоит, во всяком случае сейчас. Энтони очень хотелось, чтобы у ненавистного Шаттлуорта хватило такта хотя бы выйти из комнаты, но секретарь, непринужденно устроившись в кресле-качалке, делил между двумя Пэтчами взгляды своих выцветших глаз.
— Теперь, когда ты здесь, ты должен чем-нибудь заняться, — мягко вел дед, — достичь чего-нибудь.
Энтони ждал, что сейчас дед скажет «оставить что-то после себя». Тогда он решил высказаться:
— Я думал… Ну, мне казалось, что моя подготовка позволила бы мне написать…
Адам Пэтч сморщился, представив себе, что в семье завелся поэт с длинными волосами и тремя любовницами.
— … что-нибудь на историческую тему, — закончил Энтони.
— Значит, по истории. Истории чего? Гражданской войны? Революции?
— Ну, не совсем, сэр. По истории Средних веков.
Именно в тот момент ему пришла идея написать что-нибудь о папах времен Возрождения с какой-нибудь новой точки зрения. Но он был рад, что произнес всего лишь «средние века».
— Средние века? Но почему не о своей стране? О том, что ты знаешь?
— Видите ли, я так долго жил за границей…
— Не понимаю, почему ты должен писать об этих Средних веках. Мы привыкли называть их Темными веками. Никто не знает, что тогда происходило, да и никому это не интересно. Прошли и ладно.
Он распространялся еще несколько минут о бесполезности таких знаний, коснувшись, естественно, испанской инквизиции и «разложения монашества». Потом изрек:
— А не взяться ли тебе за какую-нибудь работу в Нью-Йорке? Если ты, конечно, вообще намерен работать.
Последнее было сказано с мягким, почти неуловимым презрением.
— Да, конечно. Я намерен, сэр.
— И когда же ты закончишь?
— Ну, понимаете, это будет что-то вроде обзора… Много подготовительной работы. Нужно многое прочесть.
— А я-то подумал, ты только этим и занимался.
Их неровная беседа естественным образом и несколько внезапно прервалась, когда Энтони встал, посмотрел на часы и заметил, что договорился именно сегодня встретиться с брокером. Он собирался остаться у деда на несколько дней, но был утомлен и раздражен качкой на корабле и вовсе не хотел терпеть эту вкрадчиво-ханжескую надменность. Сказал, что заедет еще в ближайшее время.
Тем не менее, именно благодаря этой встрече мысль о работе прочно вошла в его жизнь. За год, протекший с тех пор, он подготовил несколько списков источников, пытался даже прикинуть названия глав и наметить периодизацию, но ни одна строчка готового текста не появилась, и не было похоже, что когда-нибудь появится. Он не делал ничего — и вопреки прописной логике умудрялся извлекать из этого ничегонеделания удовольствие.