* * *
Михайла Алексеевич Голицын об одном лишь просил:
– Что угодно, любую пытку вынесу, токмо святыми угодниками заклинаю – не разрывайте меня с женою… Милости прошу!
Офицеры утащили его Бьянку, распались из-под шляпы волосы красоты венецианской, торчала возле узкого бедра беспомощная шпажонка… Прощай, прощай! Все, что было, и все, что еще будет, – тоже прощай вместе с тобою. А было много всего: ссылка в Пинегу, умные речи деда – Великого, штык солдата, весло галерное, фратры-капутиняне да лекции иезуитов в Сорбонне… «Боже! – ужаснулся князь. – Да видишь ли ты? Да слышишь ли ты? Нешто люди с людьми – звери?..»
– Не пойду! – уперся он ногами в дверные притолоки.
А сам здоров – как бык, ноги толстые. Тыр-пыр, не могли пропихнуть его в храм. Подскочил Ванька Топильский и заверещал:
– От веры православной отвращаешься ли? Почто в церковь божию чинно войти не желаешь?
– Да не в храм вы гоните меня, – с мукою отвечал Голицын. – Чую позор великий и посрамление всей фамилии моей знатной…
– Дурак! – крикнули князю и в спину так треснули, что он в церковный придел влетел и – головой прямо в пол…
От боли, от страха потерял князь разум.
– Верните жену мне! – взывал исступленно. – Верните, а потом уж что угодно со мной творите… Она не поддана ея величеству, а есть вольная гражданка республики Флоренской… Пощадите!
А в ухо князю кто-то нашептал – сострадательно:
– Не пытай судьбу далее словами дерзкими.
Упала на грудь седая голова, и тогда сказал он:
– Делайте…
Переступил ногами, словно конь в путах, и штаны с него сняли. Потянули потом исподнее – тоже прочь. Тогда (еще разумно) он понял, что с голым срамом шпага не годится. И сорвал ее с пояса. Втащили его в придел храма. А в церкви служба шла. Придворные певчие хорошо пели, возносясь голосами к небу. И стало князю так больно за весь род людской, что заплакал он и тоже молитву запел… А его уже сажали.
– Куда вы пихаете меня? – спросил.
И его посадили: голым задом в лукошко с сырыми яйцами.
Сел… Сжался от стыда на лукошке.
– Сие есть, – объявил над ним Топильский, – наказание тебе знатное за веры отступничество, а женка твоя, коя тож папежского духу, выслана будет, и ты про нее сразу забудь…
Сумрачно было и холодно в приделе храма. Текли из лукошка раздавленные яйца. Сгорая со стыда, поднял Голицын голову.
– Эй, кто тут еще? – спросил, приглядываясь.
– Это мы, – ответили из потемок. – Шуты ея величества…
Верно: сидели, тоже на яйцах, все с задницами голыми, у входа в храм дряхлый князь Никита Волконский, «король самоедский» Лакоста и еще кто-то – не разглядеть было…