– Баушка, какая такая деревенька-то ваша будет?
– Калинкина, человек божий, – отвечала старуха.
– Вишь ты, – задумался Потап, – сам-то я краев других. Вашей губернии не знаю… Эка речка тут у вас прозывается?
– Да мы ее Таракановкой кличем. Течет она из лесу, кажись, да прямо в Фонтанную попадает, а та – в Неву.
– Ну, баушка, спасибо тебе. Тую реку мне и надобно…
И стал он вольным человеком. Гуляя по лесу, слышал рожки почтарей. Першпектив генеральских стерегся – там солдаты с ружьями ездили. Охраняли. Глядь, а на болотце костерок огоньком пыхает.
– Хлеб да соль вам, – сказал Потап, из кустов вылезая.
– Хлеб в чулане, а соль в кармане, – ответ получил. – Ежели не врешь, так и сам проживешь.
Накинулись и мигом раздели (разбойники). А мундир сняв, увидели спину драную, и тогда мундир доброхотно вернули Потапу:
– Ты барабан старый. Только не стучи громко. Эй, робяты, посторонись: нашего табора цыган плясать станет…
Люди лихие жгли дачи пригородные, по амбарам шастали. Деньги грабастали. Бедных не трогали, но сторожей не спрашивали – богат ли барин? Кистенем – тюк, вот и каюк! Жуткий свист по ночам кольцом облагал столицу, владычили там люди гулящие. И днем себя показывать властям уже не боялись. По трактирам у застав сидели, отсыпались ночью под лавками… Житье – так себе: не знаешь, где завтра проснешься. В чухонской деревеньке Автовой одна старуха залечила спину Потапу, он снова в тело вошел, еще никогда столько сала боярского не едал, как в эту разбойную пору…
Только вышел однажды, скучая, в город. Толпился народ на Сытной площади – казни ждали. Приткнулся и Потап сбоку: смолку за щекой жевал да посматривал. Вывели из возков черных двух людей, болтались их члены, дыбами вывернутые. Подняли на эшафот и читали при народе сентенцию – про вины великие: о кирпиче и мортирке. Потап слезы глотал, а когда палач топор поднял, крикнул:
– Афанасья Петрович, за ласку твою… не забуду!
– Укройся, – отвечал Бешенцов с плахи.
– И ты, капрал…
– Беги! – крикнул Каратыгин, и слетели две головы…
Вьюном вывернулся Потап из толпы. Какого-то сыскаря из канцелярии Тайной кистенем в размах шибанул по лбу – на память вечную, и – поминай как звали: он уходил на Москву.
На дорогах России пустейше было. Деревни – заколочены. Жары летние иссушили хлеба, гряды жесткие к земле их прибили. Голодно стало! И бежал люд крестьянский от правежа… Тихо было!
* * *
Ветер с Невы не достигал Трубецкого раската, что лежал внутри крепости Петропавловской. Собрались все придворные, все генералы, приехал Феофан Прокопович, чтобы святое дело святой водой освятить… Анна Иоанновна из коляски вышла.