– Что с вами? – спросил Репнин, видя, что тот волочит ногу.
– Разваливаюсь, – отвечал Потемкин. – Но допреж смерти своей хотел бы Моцарта видеть композитором российским…
Он еще не желал верить слухам, будто его звезда на закате. Но княгиня Екатерина Долгорукая вдруг бросила его, умчавшись в Петербург, где и оказалась в постели Валериана Зубова, – эта блудница, как барометр, точно отметила непогоду на его стороне горизонта и благодать ясную на стороне Зубовых. Однако еще не все потеряно, судьбы войны и мира в его руках, капелла исполняла новую кантату, в которой при поминании «бога» гремели многопудовые пушки, а когда в пение вплетались слова «свят, свят, свят», тогда в частых залпах заливались малокалиберные мортиры. Софья де Витт пожелала новые туфли, наподобие античных котурн, и сапожнику, их сделавшему, Потемкин преподнес патент на чин подпоручика.
– Ваша светлость, – обомлел тот, – да я ведь мужик!
Чин подпоручика выводил во дворянство.
– И что? Все дворяне и князья из мужиков произошли. А ты гордись, друг мой, что работа твоя превосходна!
В ставке появился Иосиф де Витт, которого Потемкин обеспечил заказами на поставку для армии пшеницы, хотя заведомо знал, что де Витт все разворует, и пшеницы от него не дождаться. Потемкин встретил его, грызя ногти.
– Что тебе еще надобно? – спросил грубо.
– Я требую возвращения жены, – ответил Витт.
– Об этом ты у нее спроси: вернется ли?
– О! – рассмеялся де Витт. – Стоит ли такую волшебную женщину беспокоить пустяками? Мы сможем благородно договориться меж собою: я могу уступить ее вашей светлости…
Потемкин об этой сделке рассказал Софье Витт.
– И сколько он просит за меня отступного?
– Пять миллионов.
– Негодяй! Почему так мало?
Потемкин сказал, что платить за нее не собирается:
– Годичный бюджет флота российского строится на трех миллионах. Так неужели ты дороже русского флота? – Он велел ей собираться в Петербург. – Туда же поспешает из Вены и Щесны-Потоцкий, который заплатит за тебя сколько угодно… Таврической царицей не бывать, так станешь Уманской… Я расплачусь за воровство твоего мужа. А ты надоумь Щеснского образовать новую конфедерацию – не ради вражды, а ради дружбы поляков с русскими… Не грусти, красавица! Кем ты была до того, как тебя продали первый раз?
– Я стирала белье, помогая бедной матери.
– Вот видишь! Если сапожник стал дворянином, так почему бы бедной прачке не стать королевой Польши?
Он отъехал в Петербург, всем своим видом показывая, что в его карьере случилась лишь маленькая неприятность:
– Зуб ноет. Поеду – вырву…