То, о чем не имели право рассуждать вслух военные моряки, сказала подводная лодка. Она, как и они, терпеливо переносила все тяготы автономного плавания до срока всплытия и взбунтовалась, когда ее надежды на отдых и ремонт не оправдались. Одни за другими начались серьезные поломки. У Лаврова из трех компрессоров действующим остался один. Не осталось ни одного ремкомплекта из числа взятых в автономку. Из трех помп – две. В довершение ко всему, как бритвой срезало стальной вал главного осушительного насоса третьего отсека. Изъеденные электрохимической коррозией напорные трубопроводы помп и насосов держались на эпоксидной смоле и на честном слове. Протекторная защита не защитила их от воздействия активной морской воды тропических морей. Не лучше обстояли дела и в других дивизионах. У электриков газовала аккумуляторная батарея, постоянно возникали проблемы со щитами управления турбогенераторами и вентиляторами охлаждения турбогенераторов. В первом дивизионе устали бороться с протечками второго контура. Испаритель почти не выводился из действия, работая на пополнение запасов питательной воды. Все это докладывалось посреднику, но никакого впечатления на него не производило. И только незначительная неисправность, никак не влияющая на боевую готовность корабля, почему-то заставила его принять решение на всплытие.
Лавров находился во втором отсеке, когда по трансляции объявили: «Химическая тревога!». Где и что, поступает, не сказали. Но он сразу почувствовал, что дифферент подводной лодки резко изменился на корму. Значит, экстренно всплываем! Лавров бросился к переборочной двери третьего отсека, но его чуть не сбил перемещающийся в обратном направлении управленец Паршин Сергей. Смеясь, он заслонил от Лаврова переборочную дверь:
– Васильич! Туда лучше не ходить.
Лавров, ничего не поняв, отодвинул в сторону смеющегося управленца и приоткрыл переборочную дверь. На средней палубе стоял редкий туман, в нос ударил неприятный запах продуваемого за борт гальюна. Рука сама, моментально захлопнула переборочную дверь.
– Что там случилось? – спросил он держащегося за живот Паршина.
– Гальюн в центральный продули! – ответил командир группы, дергавшийся в конвульсиях от смеха. После всплытия Лаврову рассказали о том, что происходило в это время в центральном посту.
Кто-то из акустиков, решив воспользоваться гальюном, обнаружил, что он заполнен. Как и положено, в таких случаях, он сообщил об этом, стоящему на вахте трюмному, матросу Кизылбекову. Тот, парень не ленивый, быстренько собрал систему на продувание за борт и запросил «Добро» в центральном посту. Получив его, он создал требуемое согласно инструкции давление. Тут и произошло, то, что увидел Лавров и от чего смеялся Паршин. Через микроскопическую щель, образовавшуюся вследствие коррозии в стенке четырехсотлитрового баллона гальюна, под давлением воздуха среднего давления, часть его содержимого, вместо того, чтобы продуваться за борт, в мгновение ока в виде аэрозоля была выброшена в отсек. В центральном посту объявили химическую тревогу, а посредник приказал всплывать! На ехидный вопрос любознательного младшего штурмана Линькова, почему лодка всплыла из-за такого незначительного повреждения, как неисправность одного гальюна, посредник с достоинством ответил: «Меня, товарищ командир группы, готовили воевать в каких угодно условиях, но только не в дерьме!».