У разведчика, учили меня, иногда так складываются обстоятельства, что ему начинает казаться, будто ему грозит провал. Если он почувствовал это, когда он уже хорошо внедрился во враждебную среду, он не имеет права поддаться панике и должен проявить максимум хладнокровия и выдержки. Он обязан еще и еще раз проанализировать каждый факт, вызвавший опасения, и делать это к „до предельно спокойно, так как в такой ситуации его нервы могут оказаться оружием в руках врага. Прекратив на время всякую деятельность, необходимо прежде всего проверить, ведется ли за тобой наблюдение, и так далее и тому подобное… Но из всего этого мне годился только призыв к спокойствию, потому что мой главный враг и главная опасность были во мне самом.
Дело было даже еще сложнее — во мне, как я уже говорил, были два Коробцова, и они совсем по-разному видели опасность. Для того Коробцова, который дал присягу Америке, опасностью было все, даже земля, по которой он ходил. И, кроме того, его учили, что совесть — это понятие весьма отвлеченное, а для разведчика даже опасное… А Коробцову, который здесь родился, провел детство и живет теперь, наибольшие неприятности и тревоги доставляла как раз его совесть. Я уже начинал, если не понимать, то чувствовать свою вину перед родной землей и перед всеми людьми, которые меня тут окружали и делали для меня столько доброго.
Разобраться во всем этом мне трудно даже теперь, а тогда — тем более.
Я ни на что не мог решиться. Пусть все идет как идет и, может, утрясется само собой — забудут обо мне мои американские начальники, забуду о них и я…
В начале января меня вызвали в райвоенкомат — я должен был стать на военный учет. Я вошел в кабинет начальника военно-учетного стола. За столом сидел молодой человек в офицерской форме. Он лукаво смотрел на меня и улыбался во весь свой широкий рот.
— Здорово, Юрик, — сказал он. — Не узнаешь? Ай-яй-яй, нехорошо забывать первого хулигана со своей улицы.
Я ничего не понимал и удивленно смотрел на него.
— Разрешите представиться, — продолжал офицер, вставая. — Старший лейтенант Лузгин. В прошлом — Борька-бандит с Овражьего переулка.
— Борька? — Я уже начинал его узнавать. И вдруг вспомнил, что именно от него я узнал, что началась воина. Вспомнил, как он подсел в солдатский поезд. — Борька?
Лузгин вышел из-за стола, мы обнялись. Он усадил меня на жесткий диван и сел рядом.
— А я смотрю твою анкету, — рассказывал он, — и глазам не верю. Юрий Коробцов — и возвращенец из-за рубежа! Давай рассказывай, где тебя носило!
Я рассказал ему — по легенде, конечно. Он слушал и только головой качал. А потом сказал сочувственно: