Рохас пожал плечами.
Для этого он им всегда и нужен. Если какой-нибудь беглец удирает в пустыню и его не могут найти, идут к Рохасу. Или если кто-то из «койотов» вдруг поумнеет, обоснуется в их части пустыни и начнет перехватывать их беглецов, они высылают туда Рохаса.
И Рохас находит этого «койота» и насаживает его голову на шест из мескита.
Чтоб другим неповадно было.
– Хочешь ее трахнуть, Джонсон? – спросил Рохас. – Можешь.
– Нет, не думаю, что я бы смог, – ответил Джонсон. – Давай, накинь на себя что-нибудь, след остывает.
– Это для тебя он остывает, Джонсон. Не для меня.
– Да-да-да. Пошли.
– Я бы лучше потрахался.
– Я бы тоже, – ответил Джонсон. – Но меня там дожидается один милый дружок, который убил уже трех моих кауилья.
Джонсон рассчитывал, что Рохас от этих слов заведется. Не потому что захочет отомстить за кауилья, а потому что ему захочется показать: он может то, чего не могут они.
Рохас – это личность.
– Мне плевать, – сказал Рохас. – Я пьяный.
– Ты родился пьяным.
– Моя мать, это она была пьяная.
– Иначе бы она сделала аборт и не стала бы тебя рожать.
Что да, то да: Рохас – сущий урод. Приземистый, с плоским носом, глаза слишком широко расставлены. Кисти и ступни – как звериные лапы.
И, черт возьми, этот нос славится звериным обонянием.
– Или мне тебя пристрелить? – спросил Джонсон.
– Ты слишком медленный, чтобы меня пристрелить, – ответил Рохас, и Джонсон заметил, что он слегка отвел нож назад, словно готовясь броситься.
И ведь он, пожалуй, прав, подумал Джонсон. Он может зарезать меня, прежде чем я успею выстрелить.
– Ладно. – Джонсон опустил пистолет. – Подыщу себе кого-нибудь другого. А ты возвращайся к своей толстухе.
Рохас поднял с пола свою бутыль с мескалином и серьезно к ней приложился, делая вызывающе долгий глоток. Забрался обратно на грязный матрац, положил нож так, чтобы он был под рукой, и шлепком разбудил женщину. Что-то сказал ей по-испански – слов Джонсон толком не разобрал, но смысл был ясен.
Джонсон позволил Рохасу углубиться в его занятие, подождал, пока уродливое лицо Красного Волка исказилось от кайфа и он закрыл глаза. Тогда Джонсон шмякнул его рукояткой пистолета, метя за ухо. Раз – шмяк! – два – шмяк! – и тщедушное тельце Рохаса обмякло.
Потом Джонсон убрал пистолет в кобуру, поднял Рохаса на плечо, другой рукой схватил ворох его одежды. Дотронулся до шляпы, прощаясь с женщиной, вынес индейца наружу и бросил в кузов грузовика.
В грузовике уже как псы сидели и ждали трое приятелей Рохаса. Они сразу смекнули, что намечается работа и они смогут раздобыть деньжат, чтобы купить мескалина или ящик-другой клея «Тестер».