Если бы не это, нынешняя жизнь могла бы и вовсе обратиться в волшебную сказку про какую-нибудь Золушку или в чудный сон, приснившийся старой деве, утратившей уже последние шансы на счастье и лишившейся – в силу возраста и жизненного опыта – последних иллюзий. И дело было, разумеется, не в том, на какой машине ездила Лиса, в каких обедала ресторанах, или какие тряпки создавала сама себе, едва лишь какая-нибудь вещица, мелькнувшая в электронном или бумажном каталоге Haute couture,[64] привлекала ее капризное внимание. На нее снова смотрели мужчины. И, надо признать, это было невероятно приятно, тем более, что и мужики были отнюдь не рядовые. Во всяком случае, некоторые. Однако не получалось.
Прошлое, как ни тривиально это звучит, тянуло назад. Не отпускало, проклятое, не желало отпускать. И Лиса снова оказывалась там, откуда, собственно, и пришла в этот мир Дебора. А там – На войне, как на войне, не так ли? – голову молодой или не такой уж молодой, женщины занимает отнюдь не выбор прически или вечернего грима, а рутина жизни в подполье, где каждый прожитый день удача, и смерть всегда поджидает тебя не где-то далеко, а за первым попавшимся поворотом. И Лиса вдруг ловила себя на том, что снова и снова мусолит думанные передуманные мысли о Черте и Даме Пик, и о таинственном третьем, которому похожий на бегущий сквозь ночь факел Черт швырнул Пику, безвольную и неподвижную, как неодушевленный предмет; об Алексе, к которому на платформе цюрихского метро, Лиса даже не подошла, послав вместо себя какую-то путешествующую из ниоткуда в никуда соплюху с немытыми волосами и старой гитарой за спиной, передавшую оператору деньги и приказ двигать в Афины к Бегуну и ждать там дальнейших распоряжений; и о Бегуне, разумеется, о Твине и Злате, и о Махно с его дикими идеями, и о множестве других людей, большинство из которых она знала только по кличкам, а некоторых и живьем-то никогда не видела; и о "Тропе", на которой теперь не стало "маяка" с ником Нота, и об "Эстафете", в которой выпало одно из командных звеньев по кличке Соль; и о Наташе, ковыляющей на парализованных ногах по холодному и сырому Ленинграду; и о дочери Кайданова, как в старом советском фильме, разыскивающей отца, и о какой-то курве из московского управления КГБ, чующей магов аж за триста метров; и о тайнах архива мюнхенской безпеки, и о чертежах жуткой машины, созданной в Военно-Техническом Бюро… Того, о чем можно и, вероятно, нужно было думать и о чем, может быть, следовало беспокоиться, имелось столько, что легко было занять этим все до последней минуты нежданно случившиеся "Цюрихские каникулы". Но с этим Лиса в конце концов справилась, потому что все, что можно было сделать, уже было сделано, и все решения приняты и никаких возражений не вызывали. Но если в общем плане все так и обстояло, то к Некто это, увы, не относилось.