А испугался Виктор совсем другого. Он испугался инакости. И страх этот пересилил даже вспыхнувший в нем было восторг от неожиданно обрушившегося на него могущества. Однако, на самом деле, как довольно быстро понял Виктор, всемогущим он не был. Он стал колдуном, а не богом. Но, не став богом, он, тем не менее, перестал быть и человеком. Неожиданный и непрошенный дар превратил его не в высшее существо, каким он на мгновение – пусть даже это мгновение растянулось на дни и недели – себя почувствовал, а в изгоя. Да, воображение у Виктора было развито ничуть не хуже, чем у его сверстников. Возможно, и, скорее всего, даже лучше. Но в том-то и дело, что развитое воображение и своеобразный личный опыт, который, учитывая его "нежный" возраст, являлся, по большому счету, всего лишь пережитым и прочувствованным сердцем и душой опытом членов его семьи, позволили ему увидеть ситуацию as is.[78] Он знал, понимал, чувствовал, что это значит, быть немцем в стране, ведущей тотальную – отечественную! – войну с Германией, или евреем среди людей, охваченных психозом ксенофобии, или врагом народа там, где народ в едином строю… или колдуном среди обычных людей. И неважно, что пресса захлебывалась восторгами по поводу доктора Калюжного или заслуженного артиста Арамяна. Когда-нибудь должно было наступить отрезвление, и тогда…
Оглядываясь назад, Виктор ясно видел, что дал тогда слабину, "отпраздновав труса" на все сто процентов. И причины своего поведения понимал и не собирался себя извинять или оправдывать – хотя и был тогда, в сущности, ребенком – но теперь, когда прошли годы, и жизнь подтвердила его опасения, понимал Виктор и то, что слабость эта тогда его и спасла. Ведь он сразу и бесповоротно – едва только ощутил в себе силу колдуна – решил, что никому и ни при каких обстоятельствах об этом не расскажет, и тщательно следил, чтобы не выдать своей тайны случайным поступком. А затем, в 1965 он и вовсе исчез, "уговорив" родителей, что поступает правильно, уезжая работать в Сибирь. В Сибирь он, разумеется, не поехал, но и домой уже никогда не вернулся.
* * *
– Что произошло в восемьдесят девятом? – Спросила Лиса после секундного молчания.
– В восемьдесят девятом? – Переспросил Виктор, разливая коньяк. – Ничего особенно интересного в восемьдесят девятом не произошло. Это конец истории, а не начало, – сказал он, стараясь подавить, разливающуюся в душе тоску. – Идеалисты ушли, скептики остались. Но, по большому счету, никто не получил того, чего хотел.
– А чего вы хотели? – Спросила Рэйчел.