,
Некто,
никого. Кайданов оглянулся на оставшийся позади него "Москвич", но возвращаться не стал. Он вдруг с ужасом понял, что это не сон, а реальность, и, вернись он назад, в машине он найдет, как и сказал Некто, два трупа.
Кайданов опустил взгляд и посмотрел на все еще зажатую в руке пачку денег. В тусклом розоватом свете, пролившемся из окна над головой, он рассмотрел денежные знаки. Это были четвертные, и было их много, так много, что у него закружилась голова.
Девушка оказалась просто чудо. Все схватывала на лету и испуга не выказывала, хотя и боялась, конечно. И вопросов лишних не задавала, даже если они у нее были. И еще глаза…
"Как это называется? – спросил он себя. – Узкий разрез глаз? Господи, если ты есть, и это описание такого чуда?"
Высокие скулы, огромные, но узкого разреза зеленые глаза, полные четко очерченные губы… Красавица!
"И ты ее отпустишь?" – спросил он себя.
"А что я должен делать?"
"Ты еще пожалеешь!" – это было ясно и без того, чтобы "произносить вслух". Естественно, пожалеет.
"Да-да, пожалею. Пожалею и заплачу".
– Иди, – сказал он ей. – Иди. И постарайся уцелеть!
Она что-то почувствовала – "ведьма!" – и обернулась, но опоздала, он был уже за ее спиной. А потом Некто спрятался в тени ближайшего дома и, растворившись в ней так, как умел, вероятно, один только он, долго смотрел Лисе вслед.
Очнулся Кайданов только в поезде. Проводница начала разносить стаканы с чаем. Кто-то из попутчиков окликнул его, и Герман как будто проснулся от тяжелого полного пугающих видений сна, с удивлением обнаружив себя, лежащим на не застеленной верхней полке, в купе уносящегося в неизвестность поезда. Судя по всему, до этого момента он пребывал в полуобморочном состоянии. Во всяком случае, более или менее отчетливо прошедший день вспоминался только до того момента, как он услышал за спиной шум мотора приближающегося к ним с Лисой автомобиля, почти сразу сменившийся противным, дерущим за душу визгом тормозов. Все остальное тонуло в тумане. Помнился только властный голос незнакомца, возникшего из ниоткуда и в никуда затем исчезнувшего.
"Некто по имени Никто", – Кайданов напряг память, но, как оказалось, напрасно. Ни того, как он ушел с улицы Тургенева, ни того, как ехал в автобусе к вокзалу – ведь не пешком же он шел? – Герман вспомнить не смог. Припомнилось только размытое невнятное пятно дома Ипатьева, который он, вероятно, увидел из окна автобуса, и все. Зато слова страшного ("Да, да, – признался себе Кайданов. – Страшного!") человека, сказанные на пустой ("А почему, собственно, пустой, ведь не поздно еще было?") вечерней улице, звучали в его ушах так, как если бы, он услышал их только пять минут назад.