I
Наутро капитан встал рано, а судовой врач и я не ложились вовсе.
«Гагарин» ночевал на базе отдыха судостроителей. База напоминала помещичью усадьбу где-нибудь в Подмосковье. Двухэтажный дом стоял на воде, на широком понтоне, и сразу за ним начинался лес, просторный, без подлеска, похожий на старый парк. Вчера нас встретили радушно и просто, не задавая лишних вопросов, накормили ухой из Курносого — осетровой.
— Приятные люди, — с чувством сказал Сергей. — Молчаливые только. Хоть бы спросили: откуда? куда? Волжане…
— Да, замкнутый народ, — мы чувствовали себя победителями, хотелось хвастать и врать, но появление яхты никого здесь не удивило. Пришли — и хорошо, милости просим.
Мы привыкли к другому. В Таганроге и Ростове, на Дону и в канале шхуна из Одессы вызывает почтительное любопытство. Это дань уважения Черному морю. Теперь же, как провинциальный актер на гастролях, «Гагарин» пересек рубеж своей популярности. Я с досадой вспомнил прибаутку, которая, говорят, до сих пор держится среди гордых аборигенов великой русской реки: «Окиян поперед Волгой — лужа…»
Вечер был душный, появились комары. Данилыч, затянув люк марлей, укрылся в каюте. Нам спать не хотелось. На берегу загорались костры, слышались смех и пение.
— Пошли в гости, — предложил Сергей.
— Куда? Тебя приглашали?
— Неважно. Пошли, брось эти стариковские штуки. Мне казалось неудобным заявиться к чужим людям, к тому же — кто знает, как смотрят на такие визиты молчаливые волгари… Сергей утверждал, что к костру можно запросто подойти в любой части света, а я советовал первым делом, когда он напросится на огонек, передать хозяевам привет от своей бабушки. Потом судовой врач ушел, я намазался «Тайгой», лег на палубу и принялся отдыхать.
Заснуть не удавалось. На плавбазе зажгли огни, свет резал глаза. Над ухом ныл комар. Храпел и стонал в духоте каюты Данилыч. На берегу пели. Звенели кузнечики, задорно и протяжно, как пионерский горн. Я принялся размышлять, почему их звон приходит наплывами, то затихая, то усиливаясь, пришел к выводу, что это иллюстрирует эффект звуковых биений, и задремал, но комары тут же искусали веки, на которых не было «Тайги».
— Вагончик тронется! — пели у ближнего костра.
— На переднем — Стенька Разин! — ревели у дальнего.
Веки чесались. Я встал, увидел красные отблески огня на воде и черные пляшущие тени, и меня охватила тоска по веселью, по людям. Там, на берегу, ничего обо мне не знали и не стремились узнать. Это было обидно. Я чувствовал ревность к чужой, незнакомой жизни; я подумал, что мы чересчур замкнулись в узком мирке яхты. И побрел на огонек.