— Зачем кричать? М-минуточку, — говорит судовой врач. Он надевает ласты и лезет в воду…
Сигареты намокли первыми. Сережина идея — в том, чтобы зацепить второй якорь и растянуться вдоль баржи на. двух кодолах; но я никогда не видел, чтобы здравая мысль так бездарно проводилась в жизнь.
Осташкины ноги, вооруженные ластами, торчали из воды в метре от нас и равномерно молотили по поверхности. На запросы с борта водолаз не реагировал; Саша совсем не вовремя начал выспрашивать: вот я, кажется, физик? Это правда, что звук хорошо распространяется в воде?..
— Внизу очень много бычков, — говорит Сергей, окончив свое черное дело. — Чего они не клюют, я не знаю.
Он влазит на борт, интересуется, почему в лодке много воды, и, выслушав ответ, пожимает плечами:
— А как иначе нырять? Все правильно.
Запуганные бычки больше не ловятся. Мы растягиваемся меж двумя якорями, передвигаемся, опять растягиваемся, попускаемся… Я по опыту знаю: все это напрасно.
Я опять невольно вспоминаю давние времена, когда мы с Дедой, Владимиром Филипповичем Проницким, выходили на лодке «Форель» в море. Брезент на лодке вонял мазутом и солью, «Форель» мягко разваливала еще по-ночному масляную воду, и весь долгий горячий день был еще впереди.
Мы становились на якорь, и сразу, после первой же закидки начинался клев. Поднималось солнце, вода становилась глубокой и прозрачной, но все это замечаешь между делом, мельком. Мы сосредоточенно «таскали».
А потом клев затихал. С одиннадцати до часу бычки перестают клевать «по всему морю», и нам это прекрасно известно.
Но мы в это не верим. Начинает всегда Деда — ему, видите ли, перестал нравиться стук грузила по дну. Стук мягкий, значит, на дне трава. А бычок песочек любит, чистоту. Или камни.
И вот мы попускаемся — отдаем якорный конец. На новом месте глубже, что же касается стука свинца о дно, то он чист и тверд, как голос молодого Козловского.
Одна беда: не клюет. Деда туманно поясняет: «Пошла низовка». Я сердито говорю, что низовка, донное течение, идет при «молдаване», а нынче широкий. Нужно искать старое место.
И мы подтягиваемся по кодоле назад. Но старого места уже нет, бычковая поляна куда-то исчезла, рассосалась в таинственном безмолвии морского дна. Мы долго ползаем по кодоле взад-вперед. Я сержусь, Деда виновато улыбается.
Тем временем на соседней лодке, где сидят люди поспокойней, люди серьезные, скоротавшие перерыв клева на утреннем месте за бутылкой портвейна, снова начинают таскать. Деда вполголоса чертыхается; мы вытаскиваем якорь, заводим мотор и придвигаемся поближе.