— Эх, товарищи, — с горечью произнес он, — куда же такое годится? Еще год, другой, и ни одной буквы не разберешь!
— А кому их подправлять? — откликнулась Лида. — Приезжал Мальцев, каждый год обводил буквы химическим карандашом, перестал ездить — стираются.
— Разве нельзя настоящий обелиск поставить? Из камня? И фамилии навечно вырубить на нем…
— Кто поставит-то? Сколько раз обращались к районным властям. Обещают! А начнем нажимать — то “недосуг”, то “средства не отпущены”. — Распаляясь от возмущения, Александрова резким движением руки сдвинула платок на затылок. — Предлагали же мы: разрешите собрать по десятке с каждого двора, вот и деньги на памятник! Так нет, нельзя, не государственный, видите ли, подход… А разве можно, разве правильно, что скоро ни одна душа не будет знать, кто здесь похоронен?
Разделяя ее справедливое возмущение, подполковник с горечью подумал о тех, кто обязан был окружить вниманием священное это место, но у кого, как видно, притупилась совесть…
Вы сказали: “Когда приезжал Мальцев”. А разве он теперь не приезжает?
— Несколько лет не был.
— Почему?
— Не знаю. Спросите у Михаила Васильевича, они друзья.
— А тогда… — подполковник запнулся, — когда вскрыли могилу… профессор действительно опознал своего сына?
— Да! — громко, резко прозвучало в ответ. — Это было… было так больно, что я…
Не закончив, Лида вдруг сорвалась с места и бегом помчалась прочь с холма, вниз, через луг, назад, в свою деревню. Зосима Петрович не остановил, даже не окликнул ее.
…Подполковник вернулся к Воробьевым, когда ранний голубовато-призрачный вечер опускался на Старищи и на окрестные поля. Было тихо, безлюдно на деревенской улице — ни ребячьей беготни, ни обычного бреха собак из подворотен. И Буданов подумал, что, наверное, дети еще не успели привыкнуть к мирному покою, а собак старищинцы не торопятся заводить.
Буданов просидел далеко за полночь: решил до возвращения в Калининград написать письмо профессору Мальцеву. Искал и искал нужный тон, единственно допустимые, осторожные слова и фразы и один за другим комкал листы. Наконец нашел: “Я слыхал, — писал Зосима Петрович, — что здесь, в деревне Старищи, Вы опознали своего мальчика в останках неизвестного героя. Уважаемый Михаил Дмитриевич, если только Вам не трудно, сообщите, верно ли это? Прошу правильно меня понять: не один лишь служебный долг, но и свойственное всем нашим людям стремление к справедливости обязывают меня беспокоить Вас этим своим письмом. Мы должны знать все, должны с максимальной точностью восстановить истину для того, чтобы сторицей воздать виновникам гибели Вашего Валентина…”