– Я вовсе не имел этого в виду.
– Такие, как вы, ну совсем не понимаете таких, как я.
Я попытался подавить нарастающее раздражение.
– Тема моей книги – давно умерший романист по фамилии Пикок. Теперь его практически не читают. Я хотел сказать только это.
Он вглядывался в меня. Я нарушил еще какую-то новую заповедь и понял, что мне следует быть осторожнее.
– Лады. Так зачем же вы о нем пишете?
– Потому что восхищаюсь его творчеством.
– Почему?
– В нем есть качества, которых, на мой взгляд, очень не хватает нашему собственному веку,
– И какие же?
– Гуманизм. Воспитанность. Глубокая вера в… – я чуть было не сказал «порядочность», но успел поправиться, – …здравый смысл.
– А я так люблю Конрада. Лучший из лучших.
– Очень многие разделяют вашу точку зрения.
– А вы нет?
– Он прекрасный романист.
– Лучший из лучших.
– Бесспорно, один из лучших.
– У меня к морю что-то есть. Понимаете, о чем я? – Я кивнул, надеюсь, достаточно одобрительно, но он, видимо, все еще переживал мою шпильку о писателях, про которых он не мог слышать. – Иногда натыкаюсь на книги. Романы. Исторические. Книги по искусству. Беру их домой. Читаю их. Ну, как на спор, я про антиквариат знаю побольше тех, кто им торгует. Понимаешь, я хожу в музеи. Просто смотреть. Музея я никогда не сделаю. По-моему, сделать музей значит сделать каждого бедного дурака, который ходит туда и смотрит.
Казалось, он ждал отклика. Я опять слегка кивнул. У меня разбаливалась спина. Так напряженно я сидел, пока он молол этот вздор. И дело было не в его манере, а в темпе, который он задал – andante[2], хотя полагалось бы prestissimo[3].
– Музей – это как всему следует быть. Никакого частного владения. Только в музеях. Куда может пойти каждый.
– Как в России?
– Верно.
Люди, причастные литературе, естественно, всегда податливы на эксцентричность. Прилагательное «обаятельный» вряд ли применимо к тому, кто только что разлучил вас с сорока пятью фунтами, потеря которых очень чувствительна. Но у меня есть небольшой талант подражать манере говорить – для анекдотов, соль которых зависит от этой довольно жестокой способности, – и под страхом и раздражением я начал смаковать умственные и лингвистические завихрения моего мучителя. Я улыбнулся ему, не разжимая губ.
– Несмотря на то, как они там поступают с ворами.
– Так я бы там этим не занимался. Только и всего. Надо ненавидеть, верно? А здесь есть много чего ненавидеть. Никаких трудностей. Ладно, ну они там много намудачили. Но по крайней мере они пытаются. Вот чего не терпят в этой стране люди вроде меня. Никто не пытается. Вы знаете, кто единственный здесь пытается? Дерьмовые тори. Вот это настоящие профи. Такие, как я, да мы рядом с ними – мелочишка.