Наступила тишина, и стало ясно, что человек, держащий фонарик, ретироваться не собирается. Я сделал слабую попытку нормализовать ситуацию.
– Кто вы такой? Что вы здесь делаете?
Вопросы, конечно, были соответственно глупыми и никчемными и получили ответ, вернее, его отсутствие, который заслуживали. Я сделал еще попытку:
– У вас нет права находиться здесь.
На мгновение пытка фонариком оборвалась. Я услышал, как отворилась дверь спальни напротив. Но тут же меня вновь ослепил свет, отраженный рефлектором за лампочкой.
Наступила еще одна пауза. И наконец голос:
– Ложись назад в постель.
Он меня несколько успокоил. Я ожидал дорсетского – и в любом случае агрессивно простонародного выговора. Слова прозвучали не окрашенно и спокойно.
– Давай. Ложись.
– Нужды в физическом принуждении никакой нет.
– Ладно. Ну так давай.
Я поколебался, потом вернулся к кровати и сел на краешек.
– Ноги закрой.
Я опять поколебался, по выбора у меня не было. По крайней мере – от физической жестокости я был избавлен. Я сунул ноги под одеяло, по остался сидеть. Фонарик все еще слепил меня. Наступило новое молчание, словно меня дешифровали и взвесили.
– Теперь окуляры. Сними их.
Я снял очки и положил на тумбочку рядом с собой. Фонарик на секунду оставил меня, нашаривая выключатель. Комнату залил свет. Я расплывчато увидел фигуру молодого человека среднего роста с крайне странными желтыми руками. Одет он был во что-то вроде синеватого комбинезона, как мне показалось, из саржи. Он прошел через комнату к кровати, на которой сидел я. В нем чувствовалась какая-то спортивная небрежность, я дал ему лет двадцать с небольшим. И тут же объяснилось, почему его лицо показалось мне слепленным из эктоплазмы: я было отнес это на счет моей близорукости, но он просто натянул женский нейлоновый чулок но самые глаза. Волосы под красной вязаной шапочкой были рыжими, глаза – карими. Они долго меня оглядывали.
– Чего ты трусишь, мужик?
Вопрос был до того нелеп, что я даже не попробовал ответить. Он протянул руку, взял мои очки и прищурился сквозь линзы. Я сообразил, что непонятную желтизну придавали рукам кухонные перчатки – ну конечно же! Чтобы не оставлять отпечатков пальцев. Снова глаза над маской, глаза прячущегося, настороженного животного, уставились на меня сверху вниз.
– Никогда прежде с тобой такого не случалось?
– Безусловно.
– Со мной тоже. Проиграем на слух, лады?
Я кое-как кивнул. Он повернулся и шагнул туда, где я стоял, когда он вошел в комнату. Окно он открыл и небрежно швырнул мои очки во тьму ночи – во всяком случае, я увидел движение его руки, которое могло означать только это. Вот тогда я почувствовал приступ гнева – и то, каким безумием было бы дать ему волю. Я смотрел, как он закрыл окно, снова его запер и задернул занавеску. Затем он вернулся к изножью кровати.