— И что? — сказала она, как если б это обстоятельство вообще не имело значения. Я продолжал всматриваться в её глаза, чувствуя, что наконец-то мне впервые удалось на мгновение заглянуть в её душу. Этими двумя короткими словами она определила своё место среди собственных приоритетов: в отличие от других людей её нужды и желания были в самом конце списка.
В ней напрочь отсутствовал эгоизм.
И когда я это понял, тайна личности за непроницаемой завесой молчания её разума стала приоткрываться мне.
— Мне кажется, это несправедливо, — сказал я и передёрнул плечами, стараясь держаться непринуждённо, чтобы она не догадалась, с каким напряжённым вниманием я ловлю каждое её слово.
Она засмеялась, но смех вышел невесёлым.
— А тебе никто не говорил, что жизнь вообще несправедливая штука?
— Мне кажется, что-то в этом роде я уже слышал. — Я бы тоже посмеялся над её словами, но мне было не до смеха: кому и знать о несправедливости жизни, как не мне...
Она глянула на меня чуть озадаченно. Потом на короткий миг отвела глаза и тут же вновь вернулась ко мне.
— Вот и всё — только и промолвила она.
Но я ещё не был готов завершить разговор. Эта морщинка меж бровей, след её печали... Мне хотелось разгладить её кончиком пальца. Но дотронуться до неё я не смел. Опасно. По многим причинам.
— Ты стараешься не подавать вида... — Я говорил медленно, обдумывая мою следующую догадку. — ...Но держу пари, что ты страдаешь больше, чем хочешь показать.
Лицо её досадливо скривилось: глаза сузились, а губы, сжавшись, сдвинулись в сторону. Она отвернулась и уставилась на классную доску. Ей не понравилось, что моя догадка оказалась верна. Не в пример другим страстотерпцам ей не нравилось выставлять свои мучения напоказ.
— Я неправ?
Она едва заметно вздрогнула, но больше ничем не выказала, что слышала меня.
Это вызвало у меня улыбку:
— Думаю, что прав.
— Тебе-то что до этого? — она все ещё избегала смотреть на меня.
— Какой отличный вопрос, — признался я — скорее себе самому, чем отвечая ей.
Она была проницательнее меня: тогда как я барахтался на поверхности, слепо перебирая различные догадки, она проникала в суть вещей. Действительно — какое мне дело до подробностей её такой обычной человеческой жизни? И чем заняты её мысли, тоже не должно меня волновать. Вообще, мысли людей должны интересовать меня только в одном плане: защита моей семьи, всё остальное несущественно.
Вот это новость — кто-то оказался проницательнее меня. К такому я не привык. Видно, то, что я чересчур полагался на свой экстра-слух сыграло со мной злую шутку: я был вовсе не так восприимчив, как полагал.