Меланхолия (Мураками) - страница 68

Мы принялись за кофе и больше не произнесли ни единого слова.

Митч пытался узнать, не была ли я некоторым образом изнасилована. Неплохая гипотеза, честное слово!… Изнасилование…

Я и сама понимала, что нахожусь в ненормальном состоянии. Но это совсем не то, о чем говорил Митчелл. У меня не было осознанного намерения приходить ежедневно без одной минуты девять. Все, что я нашла в себе ненормального, так это мое нынешнее отношение к Митчеллу. Темы его разговоров, речь, интонации, манера есть, соглашаться, его жесты, движения пальцев при работе за компьютером и прочее — все это рисовало характерный портрет человека лет тридцати, добившегося успеха ньюйоркца. И все это сопровождалось ледяной холодностью, холодностью, которую некоторые специально воспитывают в себе. Холодность и воодушевление. Впрочем, это грани одного явления. Что касается меня, то я могу пребывать только в одном из этих измерений. Я внезапно ощутила свой собственный внутренний холод. Вот это мне и показалось ненормальным, когда я взглянула на создавшееся положение со всех сторон. Чем же лучше был сам Язаки? «Ничем, совсем ничем, — ответил бы Митчелл, словно у него был диплом психотерапевта. — Он имеет лишь то, что и ты теперь, половинку кода, вторая половинка которого у тебя, он просто пробудил в тебе это. Он всего-навсего катализатор, что-то вроде ферментного раствора, необходимого для деятельности гена». Но отчего я почувствовала эту холодность в манерах и поведении этих двух блестящих американцев — Билла и Митчелла? Потому что Язаки жил в квартире, выходящей окнами на южный выход Центрального парка? Потому что он употреблял кокаин так, словно это была губная помада, и пил «Шато Мутон» как минеральную воду? «Вы следите за моей мыслью? Никому не позволено относиться подобным образом к такому вину, это заслуживает хорошей порки! Когда язык из-за кокаина потерял способность воспринимать вкус, пить в таком состоянии вино, созданное усилиями лучших виноделов Франции, действительно заслуживает порки! Не знаю, сколько бутылок «Шато Мутон», шампанского «Крюгг», местного вина из Монтраше, «Шато Икем» я выпил в компании с Кейко и Рейко. Чуть ли не до смерти обторчавшийся от кокаина и экстази… С того времени, как Рейко ушла от меня, я не могу больше спокойно смотреть на этикетку «Шато Мутон», моя грудь разрывается. Я знаю, что час наказания уже настал. А, неважно! Все вина, которые я только что назвал, — исключительные. Прекрасные вина, даже с похмелья. Даже после того, как запудришь нос девяностопроцентным кокаином. Теперь я понимаю, что представляло для меня высшую ценность. Задумайтесь на мгновение. Возможно, вы ничего и не поймете, потому что вы женщина… Я хочу своей болтовней взволновать вас, я это прекрасно сознаю… и если я вам говорю об этом, то только потому, что я это совершенно точно знаю. Передо мной две женщины. На столе — белый порошок. Такой белый, что, разбей туда пару яиц, можно испечь блинчики. Еще есть прозрачный пластиковый пакетик, в каких продаются по пятьсот иен семена подсолнухов, чтобы кормить голубей. Он набит таблетками экстази. Рядом стоит бутылка «Шато Мутон» 1970 года с рисунком Шагала на этикетке. «Иди прими душ», — говорю я одной из девушек, но она начинает кобениться, каждая клеточка ее тела пропитана наркотой. «А что вы собираетесь делать, пока я буду в душе?» — интересуется она. Она трясемся от ревности и краснеет, краснеет до корней волос от стыда. Потом она поднимается и идет в ванную. Но я ничего не собираюсь делать с той, что осталась. Я только выключаю музыку, чтобы было слышно, как та девица раздевается и как шумит льющаяся на нее вода. Вторая девушка говорит, что она хотела бы еще не много вина. Я иду за другой бутылкой «Шато Мутон», стираю тонкий слой пыли, который ее покрывает, и вынимаю свой швей царский нож. Втыкаю штопор… бутылка откупоривается, и по комнате тотчас же распространяется новый аромат. Я осторожно наливаю драгоценную жидкость в бокал в форме груши. По сравнению с этими мгновениями оргазм — просто собачья отрыжка!» Я ждала звонка Язаки. Когда приходила домой, у меня на руках выступал пот, пока я слушала записи на автоответчике. Сходила ли я по нему с ума? Я бы так не сказала. Но вот что я сказала бы точно, так это то, что Язаки не был… холодным. Я не чувствовала ни малейшей холодности, несмотря даже на его меланхолическую грусть. Мне уже надоело обедать с Биллом и другими мужчинами, но свою работу я выполняла ответственно. Я появлялась в офисе в восемь пятьдесят девять. Я продолжала привычно существовать.