— Скажи, что мы никого не принимаем! — крикнула она мне вслед.
Пионов ворвался, как метеор. Вид у него был такой, словно его всю ночь черти гоняли: большое черно-серое лицо было растерянным, длинные волосы торчали во все стороны, седые пряди в медной бороде позеленели, ноги были вымазаны глиной, а на правой ноге (штанина была оторвана) красовалась повязка с запекшейся кровью.
— Вы что в канале купались? — спросил я, намекая на Обводной канал, который уже лет сто никто не чистил.
— Люся пропала! — выдавил он из себя и, не дожидаясь приглашения, поперся в комнату. Плюхнулся на диван, который чуть не развалился под ним.
Таким я его еще не видел. На него было жалко смотреть. Мне показалось, что он даже стал меньше ростом, а огромный живот опал. Взгляд у него был, как у бездомной собаки, и даже вечная перхоть на плечах приобрела какой-то подозрительный зеленовато-бурый цвет из-за мелкой ряски. К тому же от него скверно пахло, и мои дрессированные муравьи старательно обходили его ноги. Однако Пионов все еще был таким массивным, что комната съежилась, а все предметы в ней стали миниатюрными.
— Вы должны мне все объяснить! — потребовал он, нависая надо мной, как Кавказ над Прометеем.
— Должен? — удивился я, стоя перед ним с полотенцем на бедрах.
Почему-то я думал, что у этого слова другое понятие. У меня вдруг мелькнула совершенно дикая мысль о Мироне Павличко. Неужели комиссар спрашивает меня и о нем?
— Пожалуйста… — попросил он чуть ли не со слезами, — мне не до этикетов.
Лаврова возмущенно поднялась и, вильнув задом, ушла в другую комнату. У нее под передником действительно ничего не было. Хорошо еще, что Пионов в этот момент страдальчески смотрел на меня.
— Ладно… — согласился я и пошел в ванную, чтобы надеть халат. — Что случилось? — Я вернулся и присел напротив.
К этому моменту Росс уже успокоился и молча грыз собственную лапу, улегшись в углу на подстилке.
— На Витебском у нас была рядовая операция — ловили очередного маньяка. Вашего мы, кстати, поймали.
— И кто же он? — не удержался я.
По тому, как он поморщился, я понял, что это несущественно.
— Какой-то совсем дикий хлыст…
— Не может быть… — произнес я, но сразу замолчал, видя, что Пионов заводится.
— В общем, она с напарником стояла у мужских туалетов. И все, больше ничего! — произнес он с отчаянием и уставился на меня, словно я был должен ему что-то объяснить.
— Что значит, все? — спросил тогда я.
Для полицейского в ранге комиссара он оказался страшно бестолковым. Похоже, дело дошло до мистики.
— А то, что Акиндин больше ее не видел!