— Еще бы… — сказал я многозначительным тоном.
Он возмутился:
— Ты разговариваешь со мной так, словно я нездоров! — При этом глаза у него оставались абсолютно честными. — Но я тебя сразу предупреждаю — денег у меня нет!
Конечно, он был таким же неудачником, как и я, ведь настоящая жизнь была теперь там, на Марсе, а не здесь, на Земле, а у него был талант, но не было желания никуда уезжать. Я не пытался раскрыть ему глаза на истинное положение вещей. К чему? Половине из нас не на что было надеяться. На Марс попадали лучшие из лучших. Можно называть это своеобразной евгеникой или акцентированным эквилибризмом, суть состояла в том, что на Марсе люди были лучше приспособлены к жизни. По крайней мере, мне так казалось. Но, оказавшись здесь, я быстро понял, что ошибаюсь. И марсианский шовинизм слетел с меня шелухой. Просто кто-то не проходил тесты, кто-то имел грешки, а кто-то махнул на все рукой. Жизнь сложнее инструкций. Правда, она на Марсе только отсюда казалась легкой и беспечной. Там даже было меньше притяжение в прямом и переносном смысле. Главный досиживал в своем кресле, а оно крепко стояло под ним. Вот кто был настоящим везунчиком. Иногда я успокаивал себя и говорил: 'Ты пал жертвой обстоятельств, находящихся не в твоей компетенции'.
— Отдашь сегодня вечером, — заявил я, улыбаясь.
— Учти, — ответил Леха, — что я еду с тобой исключительно добровольно.
Ему трижды ломали нос. От этого он стал маленьким, как неуродившаяся картошина. Однажды, еще до моего появления в редакции, когда они с Мироном Павличко выслеживали контрабандистов, он нарвался на типа, который в качестве кастета использовал бронзовую ручку от водопроводного крана, и если вы приглядитесь, то обнаружите у него на лице старые-старые шрамы, которые давно превратились в морщины. К тому же он был рыжим, как вечернее солнце, и был лишен способности загорать. К вечеру после целого дня пребывания на солнце он становился розовым, как новорожденный поросенок, а кожа с него отлетала, как шелуха с лука. Он сидел, кажется, за непредумышленное убийство и в зоне стал зубным врачом, хотя не имел ни малейшего понятия о медицине. Ситуацию можно было назвать анекдотичной, если не учесть, что штатный врач тюрьмы беспросветно пил, а Леха, наделенный от природы большим любопытством, оказался для него бесценной находкой. Так или иначе, но все пять лет в зоне Леха проходил в белом халате со стетоскопом в кармане и спал не на 'шконке' в камере, а на мягкой постели в двухкомнатной квартире при лазарете, где у него был телевизор, большой аквариум с голубыми акарами и шкаф с книгами по медицине. Его выпустили по амнистии. Правда, за пять лет он проникся таким отвращением к стоматологии, что на воле больше не ходил к зубным врачам, предпочитая решать все проблемы своих зубов по старинке — с помощью суровой нитки и дверной ручки.