— Эта операция провалилась, зато будущие не будут сорваны. В инструкции говорилось, что я должна позвонить, если появятся убедительные свидетельства, что нас раскрыли. И такие свидетельства налицо. И это еще не все. Мой телефон прослушивается.
— Ты ведь не можешь этого точно сказать.
— Точно — нет, но я это знаю.
Вдруг Эми воскликнула:
— А что ты с Рэмом сделала? Ты хоть его покормила? Воды ему оставила?
— Разумеется, нет. Это же должно выглядеть как несчастный случай. Люди должны поверить, что мы — две лесбиянки, что у нас роман и что мы отправились на прогулку на яхте и утонули. Они должны думать, что мы собирались вернуться через пару часов. Я кормлю его в семь. Они должны найти его некормленым и непоеным.
— Но ведь тебя могут не хватиться до самого понедельника! Он же весь изведется, будет лаять и скулить. И никого рядом нет, никто не услышит. Ну и сука же ты после этого!
Эми вдруг набросилась на Кэролайн, выкрикивая непристойности, пытаясь расцарапать ей лицо. Но Кэролайн была гораздо сильнее. Руки Эми оказались зажаты, словно в стальные кольца наручников, а сама она прижата спиной к доскам опалубки. Сквозь слезы, вызванные гневом и чувством жалости к себе, она прошептала:
— Но зачем же, зачем?
— Ради дела, за которое не жалко и умереть. Не очень-то много таких дел на свете.
— Нет ничего такого, ради чего стоит умирать, только, может, ради другого человека. Которого любишь. Я бы умерла ради Тимми.
— Это не дело, а пустые сантименты.
— Ну если я захочу умереть ради какого-то дела, то я сама его выберу, без вас, черт бы вас всех взял. И уж никак не ради терроризма. Не ради подонков, которые закладывают бомбы в пабах, взрывают моих друзей и плюют на всех обыкновенных людей, потому что мы никакого значения не имеем, не так, что ли?
Кэролайн ответила:
— Так ты же наверняка догадывалась, нет разве? Ты необразованна, но ведь ты вовсе не дурочка. Я бы тебя не выбрала, если бы не была в этом уверена. Ты никогда не задавала вопросов, а если бы задала, ответа все равно не получила бы. Но ведь не могла же ты и на самом деле верить, что мы столько усилий тратим ради перепуганных котят или забиваемых бельков?
Думала ли она об этом? Эми не могла бы сейчас сказать. Возможно, истина заключалась в том, что она верила в намерения, но не могла поверить, что их когда-нибудь можно будет осуществить. Она сомневалась не в доброй воле этих людей, а только в их способности осуществить задуманное. А сознавать себя участницей заговора было увлекательно. Ей нравилось, что приходится волноваться, что-то скрывать от Нийла, трепетать от полупритворного страха, выбираясь из фургона в темноте, чтобы положить открытку в условленное место в развалинах аббатства. Она чуть не рассмеялась вслух, прячась за разрушенным волноломом в тот вечер, когда ее чуть не застали миссис Деннисон и мистер Дэлглиш. Ну конечно, и деньги — щедрую плату за незначительные услуги — получать было неплохо. А еще была мечта: ей виделся флаг… она пока еще не придумала, какой именно… флаг, который они поднимут над атомной электростанцией, флаг, внушающий уважение, призывающий к подчинению, к незамедлительному отклику. Они скажут всему миру: «Остановитесь! Прекратите это! Немедленно!» Они будут говорить от имени зверей, живущих в неволе зоопарков, от имени китов, которым грозит уничтожение, от имени отравленных, больных тюленей, замученных в лабораториях зверюшек, перепуганных животных, гонимых на бойни, пропитанные запахом крови и смерти, кур, вынужденных существовать в такой тесноте, что невозможно даже клевать, от имени всего поруганного и эксплуатируемого мира животных. Но это была всего лишь мечта. А сейчас перед ней предстала реальность: тонкий настил под ногами, темный, забивающий нос и горло туман, маслянистые волны, плещущие об их хлипкое суденышко. Реальностью была смерть, иного ей теперь не дано. Все в ее жизни, начиная с той минуты, когда она встретилась с Кэролайн в том пабе в Айлингтоне, а потом вместе с ней шла к заброшенному дому, где жила, все вело к этому моменту истины, к этому ужасу.