Такой же долгий взгляд глаз в глаза, такой же безмолвный диалог, но у Алексея и Анны нашлось что сказать друг другу, гораздо больше, чем у Михайлы и Юльки. У юной ведуньи аж дыхание перехватило, таким плотским призывом повеяло от Анны, и таким радостным нетерпением отозвался Алексей…
Сами собой вспомнились строчки какого-то мудреца-книжника, которые перевел Минька:
Просто встретились два одиночества,
Развели у дороги костер,
А костру разгораться не хочется,
Вот и весь, вот и весь разговор.
Только там все грустно было, а здесь, как раз наоборот, костер все разгорается и разгорается. Но были там и правильные слова:
Нас людская молва повенчала.
Не поняв, ничего не поняв.
Вон, как девки пялятся, некоторые даже рты приоткрыли, и отроки тоже. Плава уже и руки в бока уперла, чтобы прикрикнуть, да видать так и не решила, на кого — то ли на молодежь, что б глаза не вылупливали, то ли на взрослых, чтобы вспомнили, где находятся. Однако, все же, нашлись понимающие — позади, пробормотав что-то на тему «вот счастье-то… нежданно-негаданно», растроганно засопел Филимон, а Минька обернулся и их с Юлькой взгляды снова встретились.
«И у нас все будет…»
«Будет…»
Юлька спрятала глаза, потому что дальше Миньке знать было не надо. И мысли: «Мой, только мой, у нее Алексей есть, пусть не жадничает» — были в спрятанном, отнюдь, не главными.
Тихое волшебство незримой связи между Алексеем и Анной разрушил малохольный Савва, зачем-то потянувшись к пустому ковшу. Алексей, с заметным сожалением, отпустил посудину и направил коня на мост, а Анна, отдала ковш Плаве, тут же получила его назад наполненным и приветливой улыбкой встретила подъехавшего старшину Дмитрия.
Так дальше и пошло: каждого отрока Анна величала по имени, для каждого у нее находилось доброе слово и материнская улыбка, пока Роська, сидевший в седле уж и вовсе не пойми как, не учудил — спешился, бухнулся перед Анной на колени и, прежде чем принять ковш, перекрестился на нее, как на икону. Уж на что минькина мать умела владеть собой, и то чуть не облила парня квасом.
— Встань! Воину только перед Господом Богом надлежит… — голос Анны был даже чуточку растерянным — …на коленях. Встань, я сказала!
Роська послушно встал, но остальные отроки, по его примеру, стали принимать питье спешившись, предварительно осенив себя Крестным знамением и глядя на боярыню Анну, прямо-таки, со щенячьим восторженным обожанием.
Вот, оказывается, как становятся Добродеями! Мать сказывала, что на это десятилетия уходят, и Анне в Ратном Добродеей не бывать, потому что чужачка и замуж за чужака выйдет. Но здесь-то в крепости, она своя — мать сотника. Минька — сотник, надо же! Ее Минька!