Телеграф стоял ко мне вполоборота и держал в правой руке нож. Рядом валялся его автомат. Голова, плечи и ноги бойца были прикрыты нависающим ящиком. Для разглядывания оставалась только рука с ножом. А жаль, как бы хорошо я сейчас телеграфа свинцом угостил! Тогда, как говорил вождь мирового пролетариата, пойдем другим путем. Я нажал на курок своей «Грозы». Одна из пуль пробила руку соперника, после чего мой автомат тоже смолк, и я отбросил его в сторону за ненадобностью. Аккомпанементом этому послужил звон упавшего ножа.
Телеграф, морщась от боли, присел и посмотрел мне в глаза. В глубине его глаз явственно читалось желание перегрызть мне глотку или любой другой жизненно важный орган. Левой рукой Телеграф поднял клинок с бетона и взял его обратным хватом. Надо отдать должное бойцу: крика или стона я от него не услышал, только злобное свистящее бормотание сквозь щербатые зубы.
Телеграф, пригнувшись, вышел из укрытия, и, расставив руки как краб клешни, двинулся на меня, приговаривая:
— Все, тебе конец, сучий потрох! Сейчас я тебя резать начну! На ломти настругаю! Ты у меня землю грызть будешь и о смерти молить. В бетон закатаю, падла! В параше утоплю!
Чувствовалось, что Телеграф еще долго может упражняться в лагерной риторике. Ну, давай-давай, поговори напоследок. Я выхватил из ножен на предплечье обоюдоострый нож. Даже не нож, а, скорее, кинжал. Замечательную штуку мне в свое время привезли из Японии: лезвие длиной сантиметров двадцать и шириной в шесть было отлито из превосходной стали. Толстый в середине, ромбовидный в поперечном сечении, кинжал становился тоньше к режущей кромке, где превращался в бритвенное лезвие. Немного коническая рукоять, покрытая ребристой резиной, идеально лежала в руке. Короче говоря — не нож, а загляденье! Молодцы японцы, ничего не скажешь. Прекрасное оружие делают. Единственное, что в кинжале меня не устраивало, так это его балансировка: кидать не совсем удобно. С другой стороны, он для этого и не предназначен.
Телеграф продолжал наступать на меня, озвучивая все ругательства, которые он в своей жизни слышал. Меня это не особо задевало, мне было глубоко наплевать на его мнение. Я отступал, стремясь выйти на более или менее свободную площадку. Когда мне это удалось, Телеграф уже пришел в совершеннейшее исступление: голос его то и дело срывался на визг, а ругательства стали повторяться. Вот, в таком состоянии он мне нравился. К этому времени, он уже несколько раз пытался меня атаковать. Лезвие ножа резало воздух в опасной близости от моего лица, только я бой не принимал, а отходил все дальше и дальше, не позволяя Телеграфу приблизиться на подходящее для эффективной атаки расстояние. Да и Телеграф не допускал оплошностей, позволяющих подловить его на контрприем. Бой перешел в затяжную стадию.