-- Она здесь. Дюи Дэлл ее видела.
К Богу путь держу и к моей награде, -- пела Кора.
ДАРЛ
-- Ведь не конь твой умер, Джул, -- говорю я.
Он сидит на сиденье прямо, чуть подавшись вперед, спина деревянная. Поля шляпы в двух местах отмокли от тульи, провисли перед его деревянным лицом, и, нагнувши голову, он смотрит в дыры, словно из-под забрала, смотрит вдаль через долину, туда, где хлев прислонился к обрыву и лепит невидимую лошадь.
-- Вот видишь? -- я говорю. Висят высоко над домом, сужая круги в густом бурливом небе. Неумолимые, терпеливые, зловещие, отсюда они кажутся соринками. -- Только ведь не конь твой умер.
-- Черт бы тебя взял, -- говорит он. -- Черт бы тебя взял.
Я не могу любить мать, потому что у меня нет матери. У Джула мать -лошадь.
Неподвижные грифы кругами парят в вышине, и тучи несутся, будто отбрасывая их в обратную сторону.
Неподвижный, с деревянной спиной и деревянным лицом, напряженно устремясь вперед, он лепит коня своей ястребиной посадкой, и крылья согнуты. Они ждут нас, уже готовы выносить, его ждут. Он входит в стойло, ждет, когда конь лягнется, -- чтобы проскользнуть мимо и вскочить на корыто; смотрит оттуда поверх стойл на пустую тропу и только потом тянется наверх за сеном.
-- Черт бы его взял. Черт бы его взял.
КЕШ
-- Равновесия не будет. Если не хотите, чтобы перевешивался на ходу и в езде, нам надо...
-- Поднимай. Поднимай, черт бы тебя взял.
-- Говорят тебе, на ходу и в езде перевешиваться будет, если...
-- Поднимай! Поднимай, бестолочь, душу твою в пекло!
Равновесия не будет. Если не хотят, чтобы на ходу и в езде перевешивался, им надо...
ДАРЛ
Наклоняется над ним вместе с нами, две руки из восьми. Кровь приливает волнами к его лицу, а между волнами оно зеленоватое -- ровная, сплошная, светлая зелень коровьей жвачки; лицо задыхающегося, яростный оскал.
-- Поднимай! -- говорит он. -- Поднимай, бестолочь, душу твою дьявол.
Натужился и вдруг вскидывает свой конец; мы едва успеваем за его рывком -- подхватываем гроб, чтобы не перевернулся. Первое мгновение он сопротивляется, будто живой -- будто ее тонкое, как лучина, тело внутри, даже мертвое, яростно противится из стыда -- примерно так она стеснялась бы раздеться, показать грязное белье. Потом отрывается и взлетает на наших руках, словно истощенное тело придало доскам летучесть или же она, поняв, что одежду сейчас сорвут, бросается за ней вдогонку, и в этой крутой перемене чудится насмешка над первоначальной потребностью и желанием. Лицо у Джула становится совсем зеленым, и я слышу зубы в его дыхании.