-- Уберите нож, -- говорю я. Он закрывает нож.
-- Ей-богу, -- говорит папа. -- Ей-богу.
-- Джул, скажи ему, что ты просто так, -- говорю я.
-- Я думал, он что-то сказал, -- отвечает Джул. -- Если городской, так думает...
-- Тихо, -- говорю я. -- Скажи ему, что ты просто так.
-- Я просто так сказал, -- повторяет Джул.
-- Ну то-то, -- говорит прохожий. -- Обзывать меня...
-- Думаете, он побоится обозвать? -- спрашиваю я.
Прохожий смотрит на меня.
-- Я так не сказал, -- отвечает он.
-- И не думай так, -- говорит Джул.
-- Замолчи, -- говорю я. -- Пошли. Папа, трогай.
Повозка тронулась. Прохожий стоит, провожая нас взглядом. Джул не оглядывается назад.
-- Джул бы его отлупил, -- говорит Вардаман.
Мы всходим на вершину холма, где уже начинается улица, бегают туда и сюда автомобили; мулы втаскивают повозку на улицу. Папа осаживает их. Улица протянулась прямо к площади, там перед судом стоит памятник. Мы снова влезаем в повозку -- все, кроме Джула, -- и лица прохожих поворачиваются к нам с уже знакомым выражением. Джул не лезет, хотя повозка тронулась.
-- Залезай, Джул, -- говорю я. -- Давай. Поехали отсюда.
Но он не лезет. Он ставит ногу на вращающуюся ступицу заднего колеса и, держась одной рукой за стойку, заносит в повозку другую ногу; ступица плавно вращается у него под подошвой, а он садится на корточки и смотрит прямо вперед, неподвижный, сухой, с деревянной спиной, словно вырезанный целиком из сухого дерева.
КЕШ
Ничего другого не оставалось. Либо отправить его в Джексон, либо Гиллеспи подаст на нас в суд -- он как-то дознался, что Дарл поджег сарай. Не знаю уж как, но дознался. Вардаман видел, как он поджег, но божится, что никому не сказал, кроме Дюи Дэлл, а она велела никому не рассказывать. Однако Гиллеспи дознался. Да и без этого рано или поздно сообразил бы. Еще ночью мог догадаться -- по тому, как вел себя Дарл.
И папа сказал:
-- Видно, больше нечего делать.
А Джул сказал:
-- Хочешь, сейчас его укоротим?
-- Укоротим?
-- Поймаем и свяжем, -- сказал Джул. -- Или будешь дожидаться, когда он повозку с мулами подожжет к чертям?
Но это было ни к чему.
-- Это ни к чему, -- сказал я. -- Похороним ее -- и тогда уж. -- Человеку сидеть под замком до конца дней -- пусть получит напоследок хоть какое удовольствие.
-- По-моему, он должен быть там с нами, -- говорит папа. Видит Бог, мне досталось испытание. Беда идет, другую ведет.
Я иногда задумываюсь, кто имеет право решать, нормальный человек или ненормальный. Иногда мне кажется, что нет между нами совсем нормального и совсем ненормального, и кто он есть -- мы договариваемся и решаем. Выходит, не то важно, что человек делает, а то, как большинство людей посмотрит на его дела.