Я заметил испуг в ее глазах, когда я произносил эти имена. Она тревожно огляделась, взяла трубку телефона и тихо заговорила. Несколько раз послышалось слово «извините», потом она повесила трубку. Глубоко вздохнув, выползла из-за стойки, тяжелой походкой пересекла фойе и исчезла в лифте. Я склонился над стойкой, чтобы посмотреть, что кроме шоколада занимало ее внимание. Около клавиатуры лежал сборник кроссвордов, страницы которого были запачканы шоколадом и исписаны крупным детским почерком. Мне стало жалко эту женщину и стыдно за себя – именно в таком порядке чувства следовали во всех разводах клиентов, с которыми я работал.
К тому времени, когда секретарша вернулась, я пересчитал деньги в конверте. Барбара Доусон явно хотела у меня что-то купить: молчание, одобрение вердикта по поводу самоубийства сына, согласие оставить Линду в покое или уж не знаю что. По крайней мере, за это «что-то» она заплатила мне двадцать тысяч. Даже если вы можете себе такое позволить, это все равно большие деньги.
Секретарша тяжело опустилась на свое место за стойкой. Лицо ее горело, голова поникла, она тяжело дышала. Зашуршали фантики, и она поднесла руку ко рту.
– Последний этаж, пройдете через стеклянную дверь, последняя дверь по коридору, – объяснила она глухим голосом.
Пока я поднимался в лифте, снизу доносился грохот и лязг. Я подумал о теле, которое пролежало двадцать лет в бетоне: неужели это мой отец? По времени совпадало, но сама идея мне не нравилась: может, он в Австралии, живет с новой семьей; или бродяжничает на улицах Лондона; а может, ремонтирует моторы в каком-нибудь гараже в Бразилии. Я очутился в Дублине только потому, что надеялся встретить его: здесь я его оставил, почти сразу после того, как он оставил меня. Но он мог быть где угодно; скорее всего, отец был жив – думать иначе мне не хотелось.
За столом рядом с кабинетом Джеймса Керни сидела худощавая женщина за шестьдесят, одетая в бежево-желтые одежды, с копной седых волос. Я подошел, она встала и спросила:
– Мистер Парланд?
Я не стал разуверять. На лице ее сохранились остатки былого очарования, она представилась: миссис Мак-Эвой. Потом, не обращая внимания на посетителей, ожидавших приема в серых креслах, провела меня прямо к Керни и быстро вышла из кабинета.
Если у вас не получилось стать миллионером, похоже, лучшее, что можно придумать, – это сделаться инженером, по крайней мере, так кажется на первый взгляд. Из окна офиса Джеймса Керни открывался вид через гавань Сифилда на город, южнее простиралось все побережье до Каслхилла, западнее – через половину графства – горы. И над всем этим солнце пронзало лучами огромные черные краны, выделяющиеся на фоне неба: один здесь, три там, полдюжины над самой большой строительной площадкой – насколько хватало взгляда, и дальше. Краны опускались вниз, раскачивались, застывали в угрожающем положении, парили в воздухе, разворачивались и поднимались. Земля под ними казалась игрушкой в их клювах. Создавалось впечатление, что Дублин превратился в город кранов: они копошились на горизонте, перетряхивая прошлое города и заливая его цементом – так выстраивалось неизвестное, но неизбежное будущее, соблазнительная и эфемерная мечта о новом.