Люська стоит оторопело и глядит, глядит вслед женщине — той, из сна, обретшей плоть. Она видит девятиэтажный дом, в подъезд которого та входит, и ей трудно поверить, что каждый день в этот дом возвращается ее отец. Ей отвратительна женщина, и ей стыдно своей злости: очень уж безобидно и жалко смотрела она, будто не очень счастлива, не очень уверена не только в своем счастье, но и в праве на него.
Отравленная этой встречей Люся медленно идет по дорожке. И все же боль ее имеет предел, она с удивлением ощущает это.
«Скажу Алексею. Все, все расскажу», — и сама мысль об этом будто высвечивает событие.
— Ты чего, Люсек? Чего пригорюнилась?
Это — Тамара. У нее непропорционально тяжелое лицо с удлинившимся подбородком и носом. Слоновая болезнь. Акромегалия.
У Тамары молодой — моложе ее — муж, и она боится потерять его.
— Знаешь, как говорится: брат любит сестру богатую, а муж — жену здоровую.
Изуродованная болезнью, она тихонько плачет по ночам. А утром встает ясная.
— Ну, — говорит она сонной Люське, — как ты думаешь, что сейчас делают эльфы?
— По-моему, еще спят, — бормочет Люська и сразу поднимается.
И они с Тамарой, наскоро помывшись, шагают по безлюдным аллеям, вдоль больничных корпусов.
— Люсек, ты — очаровательное создание. Ты должна — понятно тебе? — должна быть чертовски счастлива.
— Да, очаровательное! У меня ноги некрасивые.
— Не болтай. Тебя это ничуть не тревожит. Ты просто прикидываешься. А потом, у эльфов не бывает спортивных ног, а? — Тамара смеется.
И Люська тоже. Просто оттого, что ей тепло и уверенно с этой женщиной, которая раз, всего лишь раз и только ей одной поведала о своем горе и больше о себе — никогда. Разве если что-нибудь смешное.
Больничный быт. Беседы о болезнях, странное тщеславие: чья хворь опасней. Люся привыкла. Но внутри сидит живучий бесенок, он уже прыгает, весело подбрасывая лапки, — ничего, мол, обошлось! Жив! Жив! Люся немного пригибает голову, чтобы не выглядеть вызывающе веселой.
Часа в четыре в парк прибегает Миша Сироткин. Он рассказывает о дворовых новостях, о том, кто и куда готовится, и что ей по справке о болезни выдадут аттестат без экзаменов — не зря она хорошо училась! Они болтают минут двадцать, потом Люся говорит:
— Ну, Миш, мне пора, а то заругают.
Она всегда говорит так, потому что знает: когда они переберут все новости и немного посмеются Люськиным рассказам о нянечках и соседях из мужской палаты (ох, мужчины болеют всласть, с преувеличением!), тогда вдруг станет не о чем говорить. Она не дожидается этого, ей не хочется никакой жесткости, никакого напряжения. Она благодарна Мише Сироткину, что он приходит, что не отрекся от нее, несмотря на стоны матери: «Инвалида берешь! Сам говорил — болезнь неизлечимая». О, Люська знает эту женщину! Да и соседки пришли навестить, рассказали про шумные — на весь двор — скандалы и обсуждения.