Ей, этой Тамаре, одной-единственной, Люська как-то сказала об отце. (Алексею пока не решилась.)
— Хм, — сказала она, — а отец-то у меня в бегах.
— Как это?
— А просто. Невозвращенец. Обежал к одной красотке да там и остался.
Тамара поняла, покачала головой:
— Я так и думала, что ты в жизни не только порхала по цветам.
И, как нарочно, то, что случилось, непременно должно было произойти при Тамаре.
Было дождливое воскресенье. Люся даже не ждала, что кто-нибудь прорвется к ней сквозь эти потоки. Мог бы, пожалуй, только Алексей, но они уговорились, что по воскресеньям он не ходит — ведь его пропустят в любой день.
В палате было темно, как осенью. Все пять женщин сидели на своих койках, причесанные, прибранные. И делали вид, что никого не ждут.
— Нешто мой шалопут пойдет по такой мокрети, — вздыхала бабка. Она заметно поправлялась, и у нее прибывало бойкости. — Это я об нем, бывало, точно курица об цыпленке. А дети — они и есть дети. Без жалости к нам, старикам.
Тамара ловко подхватывала спицами нитки — вязала мужу жилет — и покойно, со всегдашней своей едва слышной усмешкой, сказала:
— Ой, бабушка, принимают дети наши заботы — и на том спасибо. А иначе — что бы нам делать?
— А и правда, правда…
Молодая, очень красивая минчанка Валя с бледным лицом и дивно зелеными глазами в темных обводах не то молила, не то заклинала мужа, который и без того часто навещал её, приехал вот вместе с ней из Белоруссии и кое-как перебивался у знакомых.
— Ой, и неужели сердечко твое не трапещется?! Уж как я жду, как жду!
Тяжело больная женщина Нина Яковлевна с красным раздутым лицом (еще одна уродующая болезнь) сидела в подушках и молча глядела в окно. Она сама врач и иллюзий на свой счет не питала. Она сказала так:
— Мне уж теперь все безразлично. Скорее бы только.
— Будто дело в одной медицине, — вскинула голову Тамара. — Да в прошлом году я здесь лежала с женщиной, та же болезнь, что у вас, — так она уже не двигалась. А в этом году я приехала и сразу встретила ее. С амбулаторного приема шла. Щеки опали, так, чуть-чуть припухшие, и идет хорошо. «Я, говорит, как немного подлечилась, выписалась домой и повела новую жизнь: в люстре все лампы зажгла; лучший сервиз на каждый день пустила. Хочу в театр — в театр, хочу людей повидать — полон дом гостей созову, лучшей снеди на стол поставлю. Чтоб никто надо мной не охал. И не охали. Дочка говорит — самый веселый год был! И вот выздоравливаю. Врачи верить отказываются».
— Дело характера, — вздохнула Нина Яковлевна. — Я бы не сумела. Ни гостей не хочу, ни театра. Да и течение болезни у каждого свое.